Найти человека - [7]

ИЗ ДНЕВНИКА ПОИСКОВ

Пришла домой — меня ждет женщина лет шестидесяти. Прилетела из Челябинска. Услышала передачу и решила лететь в Москву не откладывая.

И что же оказывается? Со своей старшей сестрой, которую она хочет найти, они расстались… в 1910 году.

— Но мы же ищем людей, разлученных войной, — стараюсь разъяснить я.

Женщина плачет.

— А сколько лет было бы сейчас вашей сестре? Женщина стала высчитывать, напрягая память. Сосчитала наконец: сестре сейчас восемьдесят восемь лет.

— Вот я всегда так: сначала лечу, потом думаю. Вы уж меня извините.

Один пожилой скептик спросил меня недоверчиво:

— Неужели столько людей не могут жить без своих родственников? Я, например, вполне могу без них обойтись.

— У вас их много? — поинтересовалась я.

— Вполне достаточно. Три сестры, два брата, четыре племянника.

— Значит, если бы кто-то из ваших сестер, братьев или племянников потерялся в дни войны, вы не стали бы никого из них разыскивать?

Тут скептик пожал плечами:

— Не знаю… Пожалуй, если бы потерялся, тогда другое дело.

В том-то и дело, что другое дело.

Предлагают свою помощь дети,

«… Когда я вырасту, обязательно буду искать потерявшихся людей. Если мне это не удастся, то я сделаю что-нибудь тоже очень хорошее.

Тамара Олейникова»

«… Мне очень хотелось бы помочь разыскать какого-нибудь человека. Ведь это такая радость…

Таня Забой»

«… Поручите мне, я весь город перерою.

Наташа Басманная»

«Дорогая тетенька, люди, которых вы называли, у нас не проживают, а то бы я их обязательно нашла.

Валя Чуркина»

— Кто участвует в поисках?

Если бы такой вопрос задали мне дети, я бы ответила:

— Нас много. «Мы длинной вереницей идем за Синей Птицей…» Но ведет нас не Фея Свет, нас ведет «Маяк», и идем мы не под музыку, а под его позывные. Впереди идет вместо феи Берилюны целый отдел писем Радиокомитета и его помощники — добровольцы всех возрастов, от студентов до пенсионеров. И потом нас не тринадцать, как в сказке о Синей Птице, нас — тысячи. Идут, взявшись за руки, редакторы, операторы, идут главные участники поисков — радиослуша-»тели. «Мы длинной вереницей идем за Синей Птицей…» Но найти ее не всегда удается. Так сказала бы я детям.

Пишу очередную передачу. Как ее построить? Ведь у меня в руках одни только письма… Некоторые из них дают повод для большого общественного разговора: о вере и верности, об усыновленных детях. Иногда встречается повод поговорить о чем-то веселом, и я охотно пользуюсь им. Невозможно все время рассказывать только о трудных судьбах, о наследии войны. Надо дать слушателям и улыбнуться. Но стоит лишь отвлечься от основной темы, сокращается время для главного — для рассказа о самих поисках.

Документальность — о ней в последние годы много спорят. Допустим ли авторский домысел? Может ли писатель, работая над документальным материалом, дополнить его, довообразить? И где границы такого домысла?

Заботили и меня эти споры, когда я начала писать о живых людях и о том, как сложились когда-то и меняются теперь их судьбы. Мне нужно было решить для себя — имею ли я право на домысел и в какой мере.

Сначала мне показалось заманчивым свободное обращение с письмами. Если мало жизненных подробностей, почему бы их не домыслить? Ведь рассказанное станет более впечатляющим, литературно обогатится. Но вскоре я поняла, что тут скрыта большая опасность. Расширяя границы домысла, можно лишить жизненную историю самого драгоценного — подлинности. Меня испугало, что подлинность пострадает, так же как страдает иногда от слишком вольного обращения даже система Станиславского.

В одной моей пьесе, которая репетировалась в Ленинградском ТЮЗе, посыльный приносит в квартиру железнодорожный билет. По секрету от всех заказал билет обиженный дедушка. Артист, исполнявший роль посыльного, почему-то врывался в переднюю и, запыхавшись, выпаливал:

— Билетик заказывали?

Не давая партнерам сыграть нужную сцену растерянности, он всовывал билет в руки едва успевшего появиться деда и, пробормотав на ходу: «Нижняя полка, место 21», сломя голову уносился за кулисы.

— Почему он так торопится, комкает всю сцену? — недоумевала я.

Актер охотно разъяснил:

— Тороплюсь я потому, что посыльный сам сегодня уезжает в отпуск, и, значит, я очень спешу. Опаздываю на вокзал, у меня буквально считанные минуты до поезда, а я еще должен успеть попасть домой.

— Но, позвольте, в пьесе ничего подобного нет, — изумилась я.

— Ну и что же?.. Я домыслил свою роль по системе Станиславского. Имею я право на домысел?!

В моем решении строго придерживаться документальности, позволять себе только размышление над судьбами людей немалую роль сыграл тот «домысливший» актер.

НЕИЗВЕСТНЫЕ, НЕПОМНЯЩИЕ

Никто ничего об этой девочке не знал. В детском доме сохранилась единственная запись:

«Неизвестная Нелли. Отец на фронте, мать неизвестна».

Потому и фамилию девочке дали Неизвестная. Тогда ей было четыре года, а теперь она взрослая и хочет знать: откуда она, чья? А ведь она даже имени матери не помнит. «.. Кажется, маму звали Надя…»

Все воспоминания Нелли смутны и отрывочны, но четко отпечаталось в детской памяти:

«.. Ночь, гул самолетов… Помню женщину, на одной руке у нее грудной ребенок, в другой тяжелый мешок с вещами… Мы бежим куда-то, продираясь в толпе, я держусь за ее юбку, а рядом со мной бегут два мальчика, одного из них, кажется, зовут Роман».