Найди меня - [40]

– Мы уже давным-давно не разговаривали, и я не знаю, друзья мы или нет, но я уверен: мы навсегда ими останемся, и он продолжит читать меня, как открытую книгу. У меня такое чувство, что он догадывается: если я ему и не пишу, так это не потому, что он мне безразличен, а как раз наоборот, и так будет всегда. Точно так же я знаю, что и сам ему по-прежнему небезразличен, оттого-то он никогда мне не пишет. И этого знания мне достаточно.

– Пускай женился из вас двоих именно он?

– Пускай женился именно он, – повторил я. – Да и вообще, – добавил я, как будто мои слова развеивали всю неоднозначность, – он преподает в США, а я здесь, в Париже, – это вроде как все решает, правда? Я его не вижу, но он всегда где-то рядом.

– Ничего это не решает, если хочешь знать. Почему ты не поехал за ним? Неважно, что он женился. Почему так легко сдался?

Мне трудно было не заметить почти обвинительный тон его голоса. Зачем он меня упрекает? Я что, его не интересую?

– И потом, как давно это было? – спросил он.

Я знал, что мой ответ выбьет почву у него из-под ног.

– Пятнадцать лет назад.

Он вдруг перестал задавать вопросы и замолчал. Как и ожидалось, он не предполагал, что я могу быть до сих пор привязан к человеку, который стал незримым спутником моей жизни.

– Это дело прошлое, – примирительно сказал я.

– Прошлых дел не бывает, – ответил Мишель и тут же спросил: – Ты все еще думаешь о нем, правда?

Я кивнул, потому что не хотел говорить «да».

– Скучаешь по нему?

– Когда одинок – иногда да. Но это мне не мешает. Я не грущу. Иногда проходят целые недели, а я о нем и не вспоминаю. Иногда я хочу ему что-нибудь рассказать, но потом откладываю разговор, и мне приятно думать, что я его откладываю, хотя, быть может, мы так никогда и не поговорим. Он научил меня всему. Мой отец объяснил мне, что в постели не существует табу; мой любовник помог мне их отбросить. Он у меня был первым.

Мишель покачал головой и улыбнулся доверительной и ободряющей улыбкой.

– А сколько было после него? – спросил он.

– Немного. Только короткие романы. И с мужчинами, и с женщинами.

– Почему короткие?

– Может быть, потому что я никогда толком не отдаюсь на волю чувств, не теряю себя с другими. После минутной страсти я снова становлюсь собою прежним, автономным существом.

Он допил свой кофе.

– Однажды ты должен будешь ему позвонить. Время придет. Так всегда бывает. Но, возможно, мне не следует тебе всего этого говорить.

– Почему? – спросил я.

– О, ты знаешь почему.

Мне понравилась его реплика, но после мы оба замолчали.

– Автономное существо, значит, – вдруг сказал он, явно замалчивая то, что только что промелькнуло между нами. – Сложный ты человек, да?

– Мой отец считал, что сложный, потому что я никак не мог решить, чем заниматься в жизни, где жить, чему учиться, кого любить. «Держись музыки, – говаривал он. – А остальное рано или поздно придет само». Свою карьеру он начал в тридцать два года – так что время у меня еще есть, хотя и немного, если судить по нему. Мы были исключительно близки с самого моего младенчества. Он был филологом и писал диссертацию дома, а мама работала психотерапевтом в больнице, поэтому памперсы менял он и он же занимался всем остальным. У нас была домработница, но я все время проводил с отцом. Это он привил мне любовь к музыке – и, по иронии судьбы, начал с того самого произведения, которое я играл, когда ты вошел в класс сегодня днем. Я по-прежнему слышу его голос, когда разбираю с учениками эту сонату.

– Мой отец тоже учил меня музыке. Просто я был плохим учеником.

Мне нравились эти случайные совпадения, хотя я и не хотел придавать им значения. Он по-прежнему смотрел на меня, ничего не говоря. Но то, что он произнес потом, снова застало меня врасплох:

– Ты такой красивый.

Сказал он это ни с того ни с сего, поэтому вместо того, чтобы отреагировать на его слова, я попытался сменить тему, вот только при этом еще более ни с того ни с сего пробормотал:

– Ты заставляешь меня нервничать.

– Почему ты так говоришь?

– Не знаю. Может быть, потому что я на самом деле не понимаю, чего ты хочешь и где мне следует остановиться.

– Сейчас все должно быть уже предельно ясно. Если кому и следует нервничать, так это мне.

– Почему?

– Потому что для тебя я, вероятно, всего лишь неожиданная прихоть и в лучшем случае на пару ступенек выше случайного любовника.

В ответ я усмехнулся.

– И кстати… – Я колебался, говорить это или нет, но чувствовал, что сказать надо: – …сначала у меня не очень хорошо получается.

Он засмеялся.

– Это должно придать мне уверенности?

– Может быть.

– Ладно, вернемся к тому, что я говорил: ты неправдоподобно красив. И проблема в том, что либо ты знаешь об этом и о том, как твоя красота действует на других, либо притворяешься, что нет, – а следовательно, тебя не просто трудно разгадать – для человека вроде меня ты становишься опасным.

Я только вяло кивнул, чтобы он не решил, что его реплика пришлась не по адресу. Потом посмотрел на него и улыбнулся, хотя в другой обстановке прикоснулся бы к его векам и поцеловал их.

Уже темнело, и в нашем и соседнем кафе включили лампы. Они отбрасывали неровный свет на лицо Мишеля, и я впервые обратил внимание на его губы, лоб и глаза. Я подумал, что красивый из нас двоих как раз он. Мне следовало это сказать, момент был как раз подходящий, но я промолчал. Я не хотел вторить его реплике; это показалось бы неестественной, натянутой попыткой установить между нами равенство. Однако мне и в самом деле очень нравились его глаза. Он по-прежнему смотрел на меня.