Найди и убей - [4]

«Где я?»

— Эй! Где я? Тут есть кто-нибудь?

Заорать не получилось. Голос осекся, и вместо крика Ваня издал жалкий шепот. Над его затылком жарко и тяжело задышали, а потом прохрипели нечто совсем уже жуткое:

— Ынок, не шевеись.

Маляренко обмер. Затылок сразу показался таким беззащитным, что от ужаса Иван едва не заскулил.

«ЧТО ЭТО БЫЛО?»

Наконец, несмотря на плохое освещение, Иван смог внятно рассмотреть то, что находилось прямо перед его правым глазом — болт, торчащий из какой-то железяки черного цвета. Левый глаз не мог видеть ничего, потому что эта сторона лица была плотно прижата к чему-то черному, пахнущему резиной и грязью.

Башка сработала сама собой.

«Такси! Уффф!»

Иван принюхался к резиновому коврику, пахло грязью, землей, но, слава богу, не бензином.

«Авария? Точно. Авария. Черт! Это ж меня на полу между рядами зажало!»

Перед лицом Маляренко живо нарисовалась картина горящего автомобиля, и он с удвоенной силой стал выбираться. Наконец, ему удалось освободить правую руку и немного повернуться. Все оказалось не так страшно, как представлялось вначале.

Машина вовсе не была смята в гармошку, как думал Иван. Просто ему «повезло» свалиться вниз головой, ноги остались болтаться под потолком салона, а удар привел его в панику. Он действительно лежал между рядами кресел на полу. Стащив со своей головы сумку и закинув ее подальше, Иван смог, наконец, вылезти наверх, сесть на диван и осмотреться.

Иваныч был человек упрямый. Начав свою шоферскую деятельность совсем еще молодым парнем на старой «Победе», он не признавал ремни безопасности и никогда ими не пользовался. А когда ушел из таксопарка — так и вовсе их снял, смотав в пару рулончиков и определив жене «на хозяйство». Но настырные гаишники в последнее время все чаще начали останавливать Иваныча и выговаривать ему за это дело. Когда же уговоры не подействовали, так и вовсе оштрафовали. Если не считать ремней, то в остальном Иваныч был образцовым водителем, скрупулезно соблюдающим правила дорожного движения. Штраф стал событием из ряда вон выходящим и потряс старого таксиста. Так что, не найдя дома оприходованных женой ремней, Иваныч поехал к знакомым на СТО, где всего за бутылку водки ребята перекинули с аварийной японки пару отличных ремней, слегка обточив застежки. Но привычке изменить оказалось трудно, и таксист все равно ездил, не пристегнувшись, а лишь для вида пропустив ремень за спиной. И Иваныча больше не останавливали. Когда неожиданно вспыхнуло небо, и яркий свет выключил зрение, Иваныч растерялся, но ноги уже сами собой, как-будто без его участия, давили на тормоз и на сцепление. Таксист едва успел выключить скорость, как страшный удар погасил его сознание.

Очнулся Иваныч от острой режущей боли в лице. Он дернул головой, но тут на него обрушился новый приступ такой силы, что голова прочистилась от обморочного тумана в одно мгновение. Осталась только чистая звенящая боль. Старый таксист замер мумией — малейшее движение причиняло адские мучения. Глаза ничего не видели. Таксист чувствовал, как по лицу бежит река крови, почему-то наполняя рот. Иваныч осторожно сплюнул, стараясь не потревожить лицо. Потом еще. Через минуту сзади раздались удары и толчки в спинку кресла, причиняющие новые страдания. От боли в ушах зазвенело, и Иваныч не расслышал, что кричал его пассажир. Собрав последние силы, таксист прохрипел:

— Сынок, не шевелись.

И снова потерял сознание.

ГЛАВА 3, в которой Маляренко впервые в своей жизни делает некоторые вещи

Вся сознательная жизнь Ивана Андреевича Маляренко прошла в самом центре миллионной столицы одной из южных союзных республик, впоследствии — независимого государства. Единственный ребенок в семье, он всегда был окружен заботой и любовью родителей, а также бабушек и дедушек. Существует стереотип, что обычно такие дети вырастают самовлюбленными эгоистами, донельзя избалованными и капризными, а также ленивыми и глупыми. В отношении Ванечки был справедлив только один из перечисленных штампов — он был ленив. Обладая хорошей памятью и отличной сообразительностью, он бы мог учиться на круглые пятерки, но ему было лень. Поэтому Ваня никогда не напрягался, ни в школе, ни позже — в институте. И если бы не титанические усилия обеих бабушек, делавших с ним уроки до девятого класса, то неизвестно, чем бы закончилась его учеба в школе. А в остальном это был тихий, спокойный домашний мальчик, совершенно не капризный и не избалованный подарками. Нельзя сказать, что он рос размазней и слабаком. Пять лет тяжелейших тренировок в волейбольной секции школы олимпийского резерва сделали его весьма выносливым, хотя внешне к окончанию школы он остался тощим, длинным и спортсменом не выглядел.

В институте Иван самозабвенно полюбил пиво и гиревой спорт. Учился Иван на инженера-строителя, причем учился спустя рукава. Через два года лень и пиво одержали верх над учебой и гирями, и Ванюша ушел в армию под дружные вопли женской части семьи и хмурое молчание мужской. Как ни странно, в армии ему понравилось, несмотря на то что он попал в войска «по профилю», то есть в стройбат. Особых зверств, о которых он столько слышал на гражданке, не было — командиры старались поддерживать дисциплину изо всех сил. А на мелочи Иван по складу своего характера внимания не обращал. Тем более что к двадцати годам он превратился в здоровенного кабана ростом под метр девяносто, с широченными плечами. Этому сильно поспособствовали гири из институтского прошлого и лом из армейского настоящего.