Найдется добрая душа - [30]

Мы долго шли под звездным, широко распахнутым небом, и все в душе у меня пело и ликовало: мы вытянули этот дзот, мы сделали невозможное. И только порой вставало передо мной несчастное лицо Грунюшкина, вспоминалось все, пережитое в этот день, и где-то далеко, на самом дне памяти, всплывали слова: «дорогой ценой…» Но радость победы гасила эти слова, я был молод и не хотел думать об этом.

Три прозвища

В нашем минометном полку, прибывшем весной 1945 года к маньчжурской границе, служил солдат по фамилии Савчук. Это был сорокалетний неторопливый мужик с грубоватым лицом и спокойными голубыми глазами. Никто не знал, почему именно его назначили полковым ассенизатором. Свою работу Савчук делал серьезно, тщательно, его кургузая лошаденка, возившая «мандолину» — бочкообразную дребезжащую таратайку, была сытой, вычищенной, бойкой. И закрепленный за Савчуком кавалерийский карабин, обычно стоявший в пирамиде без употребления, старшиной всегда ставился в пример.

— Вот как надо ухаживать за личным оружием: жених, а не карабин! — говаривал старшина, подходя к Савчуку и принюхиваясь: от Савчука всегда пахло крепчайшим тройным одеколоном, который он непонятно где добывал.

Но молодые солдаты все же посмеивались над Савчуком, называли его за глаза обидным прозвищем, вкладывая в это словечко все свое презрение: уж они-то никогда бы не унизились до подобной работы. Да и кого назначат вот на такое «достойное» дело? Кто ни на что больше не способен, того и назначат!

Савчук же к работе своей относился по-мужицки ответственно, на эти насмешки не обращал никакого внимания, а по части личной гигиены, подтянутости, внешнего облика, превосходил многих. И к нему прониклись уважением даже самые заядлые насмешники-солдаты, не говоря уже о командирах, хваливших его, как передового бойца. Но однажды, по своей природной доверчивости, Савчук слегка опростоволосился и заслужил новое язвительное прозвище.

Случилось так. После скудного обеда грелись солдаты на солнышке, вспоминали довоенную жизнь, мирную свою работу. И кто-то спросил:

— А ты, Савчук, кем до армии был? Где работал?

— Я в авиации служил, — неторопливо ответил он, слегка нажав на «авиацию».

— В авиации? — удивились все. — Почему же тебя в авиацию не призвали?

— Специальность утаил, что ли? Или здоровье подкузьмило?

— На комиссии забраковали? — посыпались вопросы.

— Да кем ты был в авиации? Кем? — спросил старшина. — Авиация она тоже разнообразная штука.

— Известно кем, — ответил Савчук. — По специальности работал, как и в нашем полку…

С тех пор его стали называть «Савчук из авиации».

Когда, по приказу командования, мы перешли границу, выступив против японцев, Савчук попал в мой огневой взвод пятым номером минометного расчета — подносчиком мин. И сразу обнаружилось: Савчук всегда вовремя не только подскажет, где она, нужная вещь из амуниции, снаряжения или инструмента, но и сам подаст ее. Потеряет, к примеру, раззява-ездовый супонь, мечется, не знает, чем затянуть хомут. Савчук тут как тут:

— Да вот же она, супонь!.. — и протягивает крепкий сыромятный шнурок.

В бою под станцией Якэши мы вели огонь по японской батарее, которая сверху обстреливала горную дорогу и преграждала нашей пехоте путь вперед. Стволы минометов раскалились, зеленая краска на них плавилась, и закипала мелкими пузырьками. В грохоте выстрелов, в дыму и жаре, солдаты работали без ремней и пилоток, без карабинов, составленных в козлы рядом с траншеей. Только Савчук был и подпоясан, и пилотка сидела на нем прямо, и карабин — за спиной. Лишь вспотевшее лицо перепачкано не то копотью, не то землей, как у всех.

Неожиданно из-за кустов, позади нашей позиции, раздались выстрелы, над нами, будто кулички, просвистели стайки пуль. И сразу же был убит наш пулеметчик. Солдаты, расхватав карабины, приникли к земле, поползли к спасительной траншее. В тот же миг из-за кустов выскочили японцы и, стреляя из винтовок с примкнутыми кинжальными штыками, бросились к нам.

Но тут из окопчика по врагам ударил ручной пулемет. Кто-то бил точно и умело короткими прицельными очередями. Японцы — их было человек двадцать — залегли, так их прижал пулеметчик. Вслед за пулеметом мои солдаты, по команде, дали три залпа из карабинов, но без особого толку — японцы, невидимые, лежали в густой траве.

И по тому, как шевелилась трава, я понял: ползут. К нам ползут. То ли они пробивались из окружения, то ли на нас напала специальная диверсионная группа, но было ясно — они хотят уничтожить батарею.

Офицер, командовавший японцами, вскочил, поднимая своих в атаку, как-то странно повернулся на одной ноге и рухнул, сраженный пулеметной очередью. Я приказал приготовить гранаты, по траншее побежал к пулеметчику. И увидел напряженное лицо Савчука. Он зорко глядел в прорезь прицела, а левой рукой протирал пулеметный диск.

Не успел я ничего сказать Савчуку, как японцы с криком, с выстрелами ринулись на батарею. Длинной очередью застучал пулемет Савчука, гулко забили карабины, среди атакующих разорвались метко брошенные гранаты. Пальба, крики, грохот, взрывы и потом — тишина. Почти добежавшие до нас японцы упали, убитые наповал. А уцелевшие уползали обратно в заросли кустарника. Но и там их настигали пулеметные очереди.