Наветренная дорога - [72]

В ту ночь, когда я, потратив неделю на ожидание и хождение по черному песку Тортугеро, все же встретил стадо, со мной находился Качуминга. Это был тощий, неопрятный на вид паренек, безнадежный алкоголик, высохший, как щепка, легкий, как воронье перо, и лишенный мускулатуры. Он непрерывно изливался в рассужде­ниях, был полон знаний, сведений, а также желания понравиться. Он ничем мне не был обязан, и я не мог понять, зачем он отправился со мной; ведь это отвлекало его от guaro, которое он мог выпросить сегодня в деревне.

Думаю, он пошел потому, что очень хотел быть мне чем‑нибудь полезным.

Когда мы встретили больших зеленых черепах, тяжело вылезавших из воды и ко­павшихся в песке возле кустарника, Качуминга словно вырос в собственных глазах, так как именно он предсказал, что скоро приплывет стадо. Перебегая от одной чере­пахи к другой, он скользил по песку, похожий на гонимое ветром какое‑то загадочное существо. Похлопывая по гладким верхним щитам черепах, он делал выразительные жесты и кричал:

― Вот видите! Это стадо! Стадо пришло!

Я не был столь бессердечным и не сказал ему. что и без него знал о скором при­бытии стада, но основной вопрос жег меня, как пламя, и я спросил у Качуминги, словно только он мог дать мне ответ:

― Откуда все они приплыли, Качуминга?

Показав в сторону моря, он медленно описал рукой полукруг, склонил подбородок на грудь и зажмурил глаза, будто иначе нельзя было поведать о той дали, из которой приплыли черепахи.

― О! — восхищенно сказал он. — De all‑a–a. De alia le- e‑e–jos[131]. Отсюда и оттуда.

He знаю, откуда Качуминга это взял, но думаю, что какую‑то долю истины его сло­ва содержали.

Глава десятая НА КРАЮ ГИБЕЛИ

Было начало мая 1503 года. Колумб, возвращаясь из своего четвертого плавания, торопился домой. Исчезавшая за кормой голубоватая полоса суши была последним, что он увидел на материке. Разногласия с кормчими о курсе на Эспаньолу (Гаити) и невозможность дальнейшего продвижения на восток заставили Колумба круто повер­нуть на север. Майский пассат был переменчив, течение же настойчиво тащило на запад, и корабли Колумба относило в сторону от намеченного маршрута.

10 мая 1503 года мореплаватели подошли к двум островам с отлогими берегами, и Колумб направил корабли в пролив между этими островами. Здесь увидели черепах, их было множество на берегу и в воде; подобно маленьким скалам, они преграждали путь кораблям. Колумб назвал эти острова Лас–Тортугас[132]. Отсюда он направился к Кубе (но он по–прежнему предполагал, что плывет к Китаю) и поставил свои обвет­шавшие корабли в так называемых «Садах королевы» — гавани на южном берегу Лас–Тортугас не сохранили названия, которое дал им Колумб. Пятнадцать лет спустя Понсе де Леон принял их за отмели, лежащие перед Флоридой, и это ввело в заблу­ждение работавших вслепую составителей карт. Острова, ранее названные Колум­бом Лас–Тортугас, стали называться Каймановыми. На протяжении трех последую­щих столетий огромные стада размножавшихся здесь зеленых черепах стали играть первостепенную роль в развитии бассейна Карибского моря. Как повествуют писате­ли тех времен, стада черепах приплывали сюда за сотни лиг от Эспаньолы и Лукайо­са, от Юкатанского пролива и даже от берегов залива Мэн. Черепахи собирались здесь и откладывали яйца в песок, имеющий цвет меда.

Флаги, принадлежавшие различным национальностям, развевались над корабля­ми, которые приходили сюда на промысел в июне. Иногда до сорока парусных судов приплывало с Ямайки и с вулканических островов карибской дуги (Малые Антиль­ские острова). Корабли грузили столько черепах, сколько могли вместить трюмы и палубы. Черепашьи стада были неисчерпаемыми, как косяки сельди, — так, по крайней мере, казалось.

Но сегодня, когда мы вместе с Колеманом Гойном пробирались через заросли мор­ского винограда на десятимильном берегу острова Большой Кайман и шли по нему до полного изнеможения, мы увидели всего лишь один–единственный след черепа­хи. Это было шестого июля, то есть в самый разгар черепашьего промысла, а мы об­наружили всего лишь один приглаженный ветром след двадцатичетырехчасовой дав­ности, да и это был, по осей вероятности, след логгерхеда.

Возможно, что подоплека происшедшей с черепахами перемены не столь драма­тична, как в судьбе бизонов западных равнин Северной Америки. Но бизоны с само­го начала очутились в центре событий. Они преграждали путь на запал, блокировали и без того затруднённое движение не в меру торопливых железных дорог.

И бизоны исчезли во всем своем великолепии; кое–где их оплакивали, но никто не помог их спасти. С точки зрения минувших времен бизоны должны были уйти, так как они мешали людям. Но зеленая черепаха никому не мешала! Черепашьи стада передвигались скрытно, не внося ни малейшей сумятицы. Видимо, они просто были слишком большим благом и потому не смогли уцелеть.

В тот век, когда карта Карибского моря представляла всего лишь грубый набросок, замыслы путешественников сводились к поискам морского пути в Китай (и Индию). Главными препонами на этом пути были: страх перед «жгучей зоной» и болезнью, от которой десны людей становились длиннее зубов и каждый день чье‑нибудь мертвое тело выбрасывали за борт.