Наветренная дорога - [28]

― Сломался, — произнесла миссис Ибарра. — Дерево оказалось слишком сла­бым. Послушайте, неужели вы хотите пытаться еще раз? Вам проще пойти ночью, найти canal и не позволить ей зарыть яйца. Каждую ночь, покуда луна светит с моря, а не со стороны суши, черепахи по одной, а то и по две–три выходят на черный пе­сок.

Сказав, что, может быть, она и права, я вытащил из кармана, полного песка, несколько коста–риканских бумажек, отсчитал десять кулонов и протянул их миссис Ибарре, добавив при этом, что очень благодарен за помощь и крайне огорчен тем, что ей так жарко и что она так испачкалась в песке.

― О нет… —- ответила она. — Я не могу принять деньги. Я обещала найти яйца. Вы мне ничего не должны. А я еще вовремя поспею в деревню.

― Но я вас задержал. Я положу деньги в сумку седла.

Повернувшись, я направился к манцинелле, видневшейся за высокой стеной мор­ского овса. И тут увидел, что конь миссис Ибарры, задрав все четыре ноги, дрыгает ими в воздухе. Охваченный паникой, я бросился сквозь гущу травы. Лошадь валя­лась на спине, корчась, вздрагивая и изгибаясь в невероятных судорогах. Сук, к кото­рому она была привязана, был сломан, поводья запутались возле мундштуков, седло очутилось на брюхе, притороченные к седлу узелки разбросаны по песку, обе корзины с черепашьими яйцами валялись на земле, и лошадь каталась прямо по ним.

― Скорее сюда, посмотрите на вашу лошадь! — закричал я. — Быстрее! Что с ней случилось?

Миссис Ибарра побежала ко мне.

― О Пресвятая Богородица, неужели она почесывается? Так и есть! Это всегда с ней случается в жару, если я недосмотрю. Что она сделала с моим carga[62]. А lа![63] Вставай! Ты, Flojo[64].

Она схватила обломок жерди и принялась дубасить коня по незащищенному брю­ху. Животное перестало кататься, поспешно вскочило на ноги и, раздувая ноздри и шевеля ушами, с изумлением и обидой скосило глаза на странно ведущую себя хо­зяйку.

Лошадь имела безобразный вид: морда была опутана поводьями, пустые корзины из‑под яиц и несколько уцелевших свертков висели под брюхом, а растерзанный бой­цовый петух болтался на кольце подпруги, очутившейся между передними ногами лошади. Круп и бока были густо вымазаны смесью яичных желтков с черным и бе­лым песком, все это облеплено яичной скорлупой и приклеившимися плодами ман­цинеллы. Лошадь напоминала глазированный торт, сделанный двухлетним ребен­ком. Она яростно отряхивалась, но от этого не становилась чище.

Меня охватило отчаяние. Бедная женщина, какой убыток я ей причинил! Какой удар ее надеждам! Как испортило ее сегодняшний день мое непомерное упрямство! Сгорая от стыда, я повернулся к миссис Ибарре, готовый отдать ей все деньги, нахо­дившиеся в моем кармане.

А она хохотала! Одной рукой она указывала на лошадь, а другой беспомощно раз­махивала в воздухе, сотрясаясь в неистовом хохоте. Я пристально посмотрел на миссис Ибарру, чтобы убедиться в искренности ее смеха и определить, не является ли он признаком сильного нервного потрясения. Неожиданно к ней вернулся дар речи.

― Какая дурость? — взвизгнула она. — Вот глупая скотина? О Пресвятая Мать, есть ли еще где‑нибудь более дурацкое животное?

Миссис Ибарра была так искренне весела, что я посмотрел ка лошадь иными гла­зами, и. право, она показалась настолько смешной, что и я начал смеяться. И мы дружно и долго хохотали.

― Мне очень неловко, — сказал я спустя некоторое время. — Это целиком моя вина. Что тут можно сделать?

― Ничего, — сказала она. — Ничего не нужно. Я вымою лошадь, вот и все.

Она принялась распутывать поводья, время oт времени вздрагивая от смеха. Я отпустил подпруги и разобрал то, что стало мешаниной из седла и carga[65]. Миссис Ибарра достала мачете, нарезала травы и сделала из нее подобие щетки. Затем она сняла с себя обувь, блузу и юбку, оставшись в чем‑то более напоминавшем мешок, чем одежду, взяла лошадь за повод и направилась к полосе прибоя. Я поспешно сделал из травы несовершенную копию такой же щетки, подвернул брюки и последо­вал за миссис Ибаррой в волу.

Через пятнадцать минут лошадку можно было считать чистой или по крайней мере почти чистой. Голубоватая кожа просвечивала сквозь спутанную мокрую шерсть, и только кое–где остались следы приклеившегося яичного желтка. Хозяйка отвела ло­шадь к дереву, вытерла ей спину пучками сухой травы и накрыла потником из мешко­вины. Затем степса протерла седло, я оседлал лошадь, затянул подпруги, а миссис Ибарра принялась приводить в порядок carga.

Бойцовый петух был мертв, но, как ни странно, было мало признаков того, что он придавлен лошадью. Миссис Ибарра взяла мачете, перерезала петуху шею и прито­рочила его к седлу так, чтобы кровь стекала на землю. Затем надела юбку, засунула обувь в одну из корзин, смахнула песок с локтей и, надев блузу, вскочила в седло.

― Vea[66], — сказал я униженным тоном, протягивал тощую пачку денег. — Я вино­ват в том, что яйца разбиты, а петух погиб.

― Que va[67]. Петуха все равно надо было зарезать, а яиц можно достать сколько угодно. Недостатка в яйцах биссы здесь не бывает, а до прихода стада зеленых оста­лось недолго. Ну а вы пойдете обратно?