Навеки вместе - [2]

Джонатан, разумеется, охотно согласился.

И когда он входил в уютную квартиру Елены, где прежде не бывал ни разу, его охватило странное удовлетворение.

На столе горели две свечи. Елена улыбнулась:

— Скромный романтический ужин. Бабушки и внука.

В бежевом кружевном топе и длинной плиссированной юбке цвета бирюзы Елена выглядела великолепно, возраст не сумел отнять у нее природную элегантность. За спаржей и устрицами последовала утка, за уткой — крем-брюле. При свечах, подогреваемое изрядными порциями «Красного парадокса» — превосходного румынского вина из винограда сорта Каберне Совиньон, их общение достигало все новых вершин интимности.

Настала новогодняя полночь, они чокнулись бокалами с шампанским под звуки «Апокалиптики» — Елена любила эту разновидность тяжелого рока, исполняемого на виолончелях. У обоих сияли глаза, и не только от выпитого — алкоголь был всего лишь усилителем эмоций. Потом апокалиптический виолорок смягчился, музыка приглашала на танец; устоять означало нанести оскорбление самой Вселенной.

Поэтому Джонатан с Еленой танцевали, их запахи смешались, движения были нежнее любых слов. Судьба своими неудержимыми шестеренками перемолола все варианты развития событий, кроме одного. Елена закрыла глаза и приблизила лицо к лицу Джонатана, всего на несколько сантиметров, но этого было достаточно для легкого поцелуя. В груди у него взорвались чувства, много лет ждавшие своего часа. И он, не спрашивая себя, что делает, со всем пылом ответил на поцелуй. Время съежилось, из бесчисленных секунд посреди Вселенной образовался пузырек, способный существовать вечно, что бы ни происходило вокруг. И когда поцелуй закончился, Елена распахнула глаза, ласково прошептала «идем» и взяла юного гостя за руку. Джонатан в тот миг пребывал в трансе, по телу бежали чарующие гормоны. Он доверчиво позволил увести себя в спальню.

И была очень долгая и очень страстная ночь, и Джонатан был посвящен, как ему показалось, во все мыслимые и немыслимые нюансы плотской любви. Будто и следа не осталось от почтенного возраста Елены, она с жадностью поглощала каждый миг возвышенного интимного общения и не могла насытиться. Доведя любовника до очередного оргазма, она вскоре снова льнула к нему и была очень нежной, но вместе с тем неутомимой и настойчивой, как будто лишь его флюиды могли погасить давно горевший в ней огонь.

А он, опьяненный наркотиком — натуральным, не продуктом фармацевтики, — после столь долгих лет ожидания и воздержания, казалось, был готов продолжать до бесконечности. Когда же при первых лучах рассвета в обоих наконец остыл телесный жар, они не разъединились — так и лежали сплетенные, питаясь теплом и запахом друг друга, как будто накрепко сплавились в одно целое.

— Я так счастлив, — прошептал Джонатан, наслаждаясь удивительной полнотой ощущений.

— И я счастлива, — откликнулась Елена, прижимаясь к нему.

— Я буду любить тебя вечно, — поклялся Джонатан.

— Ты уже это сделал, — погладила она его по голове.

От этого прикосновения Джонатана потянуло в глубокий невинный сон, какой ведом лишь детям и влюбленным.

Прошла вечность, и Джонатан проснулся в комнате, затопленной солнечным светом. Рядом с ним была Елена… нет, ее уже не было. Тело успело остыть.

Должно быть, непривычное напряжение сил и чувств вызвало сердечный приступ. Выходит, он убил ее своими безудержными ласками…

Падать с вершины мира невыносимо больно. Сначала с Джонатаном произошло невероятное, а потом невозможное, и промежуток был слишком мал. Он встретил женщину, несомненно, ту самую, единственную, но она тотчас исчезла из Вселенной, из его судьбы. Любовь его жизни уложилась в одну ночь, и повторения не будет. О, до чего же злую шутку сыграл с ним рок!

На месте Джонатана любой, получив столь страшный удар, рано или поздно оправился бы — конечно, если бы не наложил на себя руки сразу. Жизнь не закончилась бы на этом, рано или поздно он бы встретил другую женщину. Но Джонатан, хотелось ему этого или нет, был создан для одной-единственной любви, абсолютной и безоглядной. И любовь к Елене, которой уже нет, будет неразлучна с ним до конца его дней. Джонатан невероятно страдал, сознавая это, погружаясь в бездну тоски и отчаяния.

Он замкнулся, ушел в себя. И в науку. Только она давала ему спасительное полузабытье, приглушала муку, которая напоминала о пережитом высочайшем счастье. Боль потери — святая боль, самая возвышенная на свете, и Джонатан никогда не отрекся бы от нее. Ведь эта боль — свидетельница его непоколебимой верности, символ неувядающей любви.

Однажды у него появилась цель: вернуться назад, в то время, когда Елена была жива.

Конечно, Джонатан понимал, насколько безумна эта затея, но, понимая, не прекращал мечтать. Как и решать связанные со временем научные загадки.

* * *

Прошло десять лет, и все эти годы Джонатан прожил отшельником, со всей одержимостью выдвигая гипотезу за гипотезой и ставя эксперимент за экспериментом. К нему, хвала небесам, по-прежнему поступали деньги. Мать и отец утратили всякую связь со временем и реальностью: одна — в поиске высших духовных сфер, другой — в руках тайских массажисток, по всей видимости, отличных знатоков своего дела. Изредка от родителей приходили открытки.