Навеки твой - [3]

Венеция опустила руку и вздохнула:

– Право же, Рейвенскрофт, эти пустые химеры по меньшей мере непривлекательны.

– Пустые химеры? Венеция, как вы можете говорить…

– Для вас я мисс Оугилви, – строго напомнила девушка.

Рейвенскрофт слегка подвинулся на сиденье, подальше от булавки.

– Послушайте, Вене… ох, простите, мисс Оугилви. Я… мне очень жаль, если я в своих декларациях несколько перешел границы дозволенного.

– Вы зашли слишком далеко, особенно если учесть данные печальные обстоятельства.

Он растерянно моргнул и поспешил ухватиться за прикрепленную к потолку кареты кожаную петлю, поскольку в этот момент экипаж сильно тряхнуло на ухабе.

– Печальные обстоятельства?

Некоторое время Венеция созерцала его с подчеркнутой серьезностью, потом заговорила:

– Неужели вы забыли, ради чего мы путешествуем по этой ужасной дороге с опасной скоростью? Моя бедная мама тяжело больна.

– Ах да, это… – Рейвенскрофт нервно подергал галстук. – Ваша матушка. Полагаю, я оказался не то чтобы забывчивым, это мне несвойственно, однако я был… Да, я был настолько поглощен страстью, что забыл о вашей матери. Но всего лишь на минуту, – поспешил он добавить. – Я отлично помню, что мы намерены посетить вашу тяжелобольную матушку в доме у вашей бабушки в Стерлинге.

Венеция полагала, что не следует удивляться короткой памяти Рейвенскрофта, особо сообразительным его не назовешь. Тем не менее интуиция ей подсказывала, что во всем происходящем есть нечто неправильное, какая-то фальшь. Но она пока не может разгадать эту загадку.

– Не следует ли нам остановиться в ближайшей гостинице, посмотреть, что с вашей рукой?

Рейвенскрофт решительно замотал головой:

– Нет. Нам нельзя останавливаться.

– Почему? – прищурилась Венеция.

– Потому что… мы можем опоздать. К тому же разумнее было бы подождать, пока стемнеет.

Венеция нахмурилась. Ее подозрения усилились. Надо было расспросить обо всем поподробнее, прежде чем пускаться в дорогу, но когда Рейвенскрофт ворвался утром в комнату для завтраков с запиской в руке и с выражением совершенного отчаяния на лице, она не стала раздумывать. Записку прислал ее отец, он требовал, чтобы Венеция немедленно уехала в сопровождении Рейвенскрофта на помощь матери.

Привыкшая к тенденции мамы принимать малейшую конвульсию за смертельный спазм и к безошибочной способности отца избегать какой бы то ни было ответственности, Венеция сочла требование не слишком удобным и приятным для себя, но нисколько не удивилась. Она сменила костюм для верховой езды на дорожное платье, быстро уложила в чемодан необходимые вещи и успела до того, как сесть в карету, нацарапать отцу утешительное послание, заверив его, что сделает все, о чем он просит.

Разумеется, не стоило впадать в панику, пока она не увидит маму собственными глазами. Жаль, конечно, что обязанность сопровождать ее выпала на долю Рейвенскрофта, новейшего папиного «проекта». Папа считал себя чемпионом руководства; это означало, что время от времени он возлагал на себя обязанность обучать очередную заблудшую душу искусству навигации в коварных водах светского общества. Мистер Оугилви называл это великим социальным экспериментом, однако Венеция полагала, что ему попросту нравится поток изощренных комплиментов, которые изливал на него благодарный Рейвенскрофт.

Нынче утром, когда им пришлось в невероятной спешке уезжать из Лондона, Венеции даже стало жаль Рейвенскрофта, угодившего в бурный водоворот нелепостей и противоречий, столь свойственных семейству Оугилви. Однако пребывание наедине с ним в карете в течение двух часов заронило в ее душу некоторые сомнения и даже опасения. Что-то – она не могла определить, что именно, – было не так. Рейвенскрофт выглядел чрезвычайно взвинченным; то и дело высовывал голову в окно кареты, словно предполагал, что их кто-то преследует.

Венеция обладала множеством недостатков, но глупость не входила в их число. Когда она вновь и вновь предпринимала попытки расспросить своего спутника о причинах, побудивших отца отправить их в спешном порядке к маме, Рейвенскрофт начинал путаться в словах и заикаться, сопровождая свои объяснения бесчисленными извинениями, от которых у Венеции разболелась голова.

Она отодвинула кожаную занавеску и выглянула в окно. Карета неслась по дороге с такой скоростью, что дух захватывало. Лошади явно измучены, придется сделать остановку и сменить их. После этого Венеция скажет Рейвенскрофту, что продолжит путешествие лишь после того, как он ответит на ее вопросы. Если он откажется, она остановится на постоялом дворе и отправит отцу в Лондон письмо с требованием приехать за ней.

Приняв такое решение, Венеция вдруг почувствовала, что основательно продрогла, и поспешила закрыть занавеску. Откинувшись на мягком сиденье, она окинула своего спутника изучающим взглядом. Рейвенскрофт выглядел гораздо моложе своих двадцати двух лет. Худощавый, отнюдь не атлетического сложения, он пытался скрыть недостатки фигуры ватиновыми подплечниками, чересчур просторным пальто и сапогами для верховой езды на высоких каблуках. Глаза у него светло-голубые, водянистые, подбородок такой, что и говорить не о чем, зато он мастер льстить с восторженным энтузиазмом. Видимо, поэтому отец Венеции был убежден, что Рейвенскрофт не способен ни на что дурное.