Навеки моя - [131]

– Пожалуйста, делай, как он говорит, – попыталась уговорить мужа Эри, но Причард как будто прирос к земле. Этот дурак позволит убить себя, точно так же, как и ее отец!

Злоба кипела в ней. Зная, что плюнуть означает в Греции самое страшное оскорбление, она неожиданно даже для самой себя произнесла:

– Я плюю на тебя, дядя Ксенос. Я – твоя племянница, твоя родственница. А ты ценишь меня ниже своих коз. Почему я должна отдавать свою жизнь, чтобы этим осчастливить какого-то старикашку в Греции?! Чтобы он простил тебя и позволил тебе делать то, что ты хочешь?!

– Аркетта! Хватит, женщина! – прокричал он ей в ответ. – Я старик. Имей к этому уважение.

– Почему это я должна иметь к тебе уважение? Ты гонялся за моими родителями и лишил мою мать родины, – слезы текли по ее щекам, когда она кричала ему все это. – Ты свел в могилу мою мать своей ненавистью и местью. Но тебе и этого было мало! Ты убил моего отца. Я ненавижу тебя, ты слышишь меня? Все, что делал в своей жизни мой отец, он делал с любовью. И это наполняло его жизнь добротой и радостью. Кто дал тебе право отнять у него жизнь?

В ярости она бросилась на Ксеноса. Она царапала его залитое дождем лицо, слишком разозленная, чтобы бояться пистолета, который он держал в руке.

– Ты убил его, черт тебя подери! Ты убил его!!!

Причард попытался оттащить ее в строну, а Ксенос закрывал лицо руками.

– Господи, Эри, ты хочешь, чтобы он нас застрелил?

– Мне плевать, мне все равно! – она прижалась лицом к Причарду и позволила слезам, боли, которую она хранила в себе с того дня, когда убили ее отца, вылиться наружу. – Он забрал у меня отца. Мой дом, моих друзей, все, что было у меня в жизни! Я даже не могла прийти на похороны отца!

– Аркетта! Заставь ее замолчать! – требовал Ксенос.

– Как ты нашел меня? Как ты здесь оказался? – кричала Эри.

Ксенос усмехнулся и приложил указательный палец к виску.

– Я хитростью проник в дом этого человека… как это называется по-английски?, адвоката, да адвоката. И нашел там бумагу, в которой говорилось: Эри Скотт, Кейл-Мирс, маяк, Орегон. Когда я приехал, то вошел в таверну, чтобы спросить, как добраться до маяка. Ко мне подошел здоровый мужик и поприветствовал меня. Он сказал, что рад видеть нового смотрителя, который заменит его. Я в свое время работал на корабле и похож на моряка. Наверное, он спутал меня с кем-то, кого он ждал. И я сказал себе, а вот и шанс преподнести маленький сюрприз моей веселой племяннице.

Эри застонала:

– Бартоломью!

– Да, – сказал Ксенос, – именно так звали того человека, который направил меня сюда. – Он по-шутовски поклонился. – Когда я вернусь домой, я закажу молебен во здравие этого Бартоломью.

Его слова напомнили Эри рассказы ее матери о том, как некоторые люди боятся, когда их проклинают. Вырвавшись из объятий мужа, Эри посмотрела дяде Ксеносу прямо в глаза со всей яростью, ненавистью, которая может только быть у человека в ее положении.

– Я проклинаю тебя, Ксенос Полассис. Это грех – перекладывать прегрешения отцов на головы детей, ты слышишь меня? Грех. Ты поступаешь несправедливо, и ты ответишь за это, я обещаю тебе. Плутарх был прав, подлость всегда оборачивается унижением! Я только молюсь о том, чтобы увидеть это. Чтобы и твоя кончина была такой же кровавой и безжалостной, как убийство моего отца.

– Охи! Нет! – Ксенос побледнел, – я делал только то, что было справедливо.

Эри театрально направила на него проклинающий палец:

– Ты сделал то, что угодно дьяволу, и я проклинаю тебя за это, Ксенос Полассис. Если только ты уйдешь и никогда не вернешься, ты сможешь избежать этого проклятия.

Растерянный, Ксенос попытался восстановить контроль над ситуацией, который ускользал от него, как песок сквозь пальцы.

– Проклинай меня, сколько тебе хочется, но ты ничего ни изменишь. Если ты хочешь, чтобы этот человек, которого ты называешь своим мужем, и старик остались живы, прикажи им отойти в сторону. А потом ты пойдешь со мной.

– Охи! Нет! – Эри смотрела на него со спокойным безразличием.

Вне себя от ярости, Ксенос взорвался. Воздух зазвенел от звука пощечины, ^дар отбросил голову Эри назад, и она отступила на шаг к обрыву.

Неожиданно у Причарда появились силы, о которых он и не подозревал. Палец Ксеноса на спусковом крючке дернулся, когда кулак молодого человека врезался ему в нос. Пистолет выстрелил. Эри громко вскрикнула.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Страх безраздельно владел Бартоломью, он проклинал, молился и снова проклинал. Раскисшая дорога была тяжела даже для его уверенно идущей гнедой. Он притормозил, чтобы отставшие могли догнать его. Кельвин верхом на крапчатой кобыле тащился рядом. Ему приходилось громко кричать, чтобы его голос был слышен среди скрипа деревьев, завываний ветра и шума дождя. – Лошадь доктора устала, Барт, да и остальные скоро падут, если не дать им хоть немного отдохнуть.

– Я знаю, – прозвучал сердитый ответ. – Давай свернем с дороги в лес, где можно будет хоть как-то укрыться от дождя. Пусть отдохнут час. Но не больше!

Кельвин с трудом уговорил Бартоломью дождаться окончания обещанного часа отдыха, после этого все вскочили в седла и понеслись по утопающей в грязи дороге. Некоторые отставали. Бартоломью злился на каждую проволочку, поторапливая остальных. Их отряд продолжал движение. Несколько человек тихо переговаривались о чем-то между собой. Бартоломью не слышал их. Он был слишком поглощен беспокойством и раздумьями.