Наваждение - [30]

Холодный потъ выступилъ на лбу моемъ, тоска невыносимая давила меня, и я жадно слушалъ.

Я говорилъ себѣ: «все это вздоръ, ничего этого не могло быть, ничего этого не было. Она нарочно мучаетъ меня, все это нарочно. Но, Боже мой, если ничего этого не было, такъ какъ-же могло ей все это пригрезиться, какъ могла она додуматься до всего этого, найти все это для того, чтобы меня мучить?»

Наконецъ, она замолчала.

— Ну вотъ, ну вотъ я все тебѣ и сказала. Что-жъ ты мнѣ отвѣтишь на это? Противна я теперь тебѣ, или все еще повторишь, что меня любишь?

— Я не вѣрю тебѣ,- прошепталъ я:- все что ты говорила невозможно! Ничего этого не было.

— Мнѣ самой иногда кажется, — совершенно тихо, спокойно и серьезно сказала она:- мнѣ самой кажется, что этого не было, что это мнѣ только снилось, но, вѣдь, нѣтъ, все это дѣйствительно было… Скажи мнѣ теперь, развѣ возможна любовь наша, развѣ можешь, развѣ смѣешь ты любить меня? Такую!.. Когда я тебя увидѣла снова, когда я увидѣла, что ты опять меня любишь, что ты, можетъ быть, даже и не переставалъ любить меня, на меня пахнуло счастьемъ, и были минуты, даже дни въ эти послѣдніе мѣсяцы, когда я вѣрила въ возможность любви нашей. Но теперь я этому не вѣрю. О, André, милый мой! Чтобъ я дала, чтобъ я сдѣлала, на чтобъ я рѣшилась, лишь-бы можно было уничтожить все то, что я тебѣ разсказала, забыть все это прошлое! Если-бы кто-нибудь могъ взять надо мною такую силу, чтобы вырвать изъ меня навсегда возможность этого безумства, этихъ мученій, которыя меня преслѣдуютъ!.. Я люблю тебя, но въ тебѣ нѣтъ такой силы, ты ничего со мной не сдѣлаешь. Вспомни каждый день съ этой нашей послѣдней встрѣчи, вотъ теперь, все это время: мы почти ежедневно видались, ты могъ меня понять, ты знаешь меня. Ты видѣлъ: пройдетъ день, другой, третій; я твердо рѣшилась быть тебя достойною, я довольна, счастлива… и вдругъ, въ одну минуту, неожиданно для меня самой, все перевернется, тоска меня начинаетъ душить, сама не знаю чего хочу, сама не знаю что дѣлаю. Вотъ моя жизнь! Никто мнѣ не повѣритъ, но ты мнѣ долженъ повѣрить!.. Иной разъ цѣлыя ночи напролетъ я заснуть не могу и плачу, плачу… Мнѣ кажется, что кто-то стоитъ надо мной и давитъ меня и терзаетъ, и мнѣ хочется избавиться отъ этой пытки, хочется дохнуть чистымъ воздухомъ, вырваться на волю!.. О, какъ иногда я люблю тебя! Вотъ теперь, сейчасъ: мнѣ ничего не нужно, я понимаю все, я люблю все и всѣхъ, я могу наслаждаться всѣмъ, что только есть пре. краснаго на свѣтѣ. Вотъ теперь, если ты уйдешь отъ меня, я запрусь дома, я стану читать, и каждое слово во мнѣ будетъ оставаться и приносить мнѣ наслажденье. Теперь я могу сѣсть за рояль и найти цѣлую жизнь въ звукахъ, — а завтра, можетъ быть мнѣ тошно станетъ, темною покажется и музыка, и поэзія, и все, чѣмъ живешь и можешь жить ты. И меня опять потянетъ къ чему-нибудь дикому, безобразному. Ахъ, это ужасно!.. Что-жъ ты молчишь, скажи мнѣ, скажи что-нибудь, а я тебѣ все ужъ сказала!

Я молчалъ, потому что жадно слушалъ, я молчалъ, потому что теперь изъ этого ея послѣдняго признанія мнѣ стало многое выясняться. Да, я не обманывался: вотъ она, вотъ этотъ живой, этотъ свѣтлый образъ, который является мнѣ временами. Да, я правъ былъ, всю жизнь былъ правъ, зная, что она неповинна, что надъ нею совершается какая-го кара за какое-то чужое преступленіе. Въ ней два существа: поэтому-то я и люблю ее, и, конечно, теперь, какихъ-бы ужасовъ она мнѣ ни сказала, какихъ-бы ужасовъ ни было въ ея прошломъ, я ее не оставлю. Она говоритъ, что нѣтъ во мнѣ надъ нею силы. Но, можетъ быть, есть эта сила, можетъ быть, въ концѣ концовъ и спадетъ эта ужасная оболочка и вырву я Зину на свѣтъ Божій!

— Что-жъ ты молчишь, André? Говори, скажи что-нибудь! — повторяла она.

— Я люблю тебя, — отвѣтилъ я ей, — и теперь люблю больше, чѣмъ когда-либо, и теперь знаю, что нельзя мнѣ уйти отъ тебя.

— Ахъ, уйдешь, откажешься… я чувствую, что мы никогда ничего не рѣшимъ и никогда не будемъ счастливы!

Въ передней раздался звонокъ: это генералъ возвращался.

Зина прибавила огня въ лампѣ и блѣдная, съ горящими глазами, но, повидимому, совершенно спокойная, вышла на встрѣчу генералу.

X

Это объясненіе, котораго я такъ долго ждалъ и такъ страшился, пришло неожиданно и неожиданно хорошо для меня кончилось. Одинъ, у себя, я долго разбирался во всемъ, что случилось, вникалъ въ каждое слово Зины, и все лучше и лучше становилось на душѣ у меня. Зачѣмъ я такъ отчаявался? Какъ-бы безумно поступилъ я, если-бы, не дождавшись, не понявъ наконецъ всего, уѣхалъ въ деревню; и какое счастье, что не уѣхалъ!

Наконецъ-то теперь я ясно ее вижу и понимаю! Да, многое побороть нужно, но все-же вотъ сегодня развѣ не вся душа ея была предо мною? И развѣ теперь я имѣю право сомнѣваться въ душѣ этой! Нѣтъ! возможно счастье, и чѣмъ труднѣе достигнуть его, тѣмъ прочнѣе оно будетъ. Что будетъ завтра, послѣ завтра — я не могъ рѣшить этого, но зналъ, что ничего дурного теперь быть не можетъ. Я вѣрилъ въ свои силы, надо мной звучали слова ея, я зналъ, что она меня любитъ и что нужно только уничтожить, обезсилить тѣ мучительныя чары, которыя издавна нависли надъ нею, и давятъ ее, и закутываютъ мракомъ ея свѣтлую душу. Одно только есть заклинаніе, способное уничтожить эти чары, и я владѣю этимъ заклинаніемъ; оно — великая любовь моя къ ней. Эта любовь должна побѣдить все и побѣдитъ конечно…