Наука страсти - [10]

Он вышел из-за стола. На шкафчике у окна манил к себе поднос с одним пустым бокалом и тремя хрустальными графинами: с шерри, с бренди и с портвейном. В правой руке Эшленда, той самой, которой давно не существовало, запульсировало от вожделения.

Он мерными шагами пересек кабинет, взял левой рукой графин с шерри и наполнил бокал почти до краев. Единственный бокал спиртного каждый вечер — это все, что он себе позволял. Чуть больше, и он уже не сможет остановиться.

Первый глоток потек по горлу, приятно обжигая. Ноздри и губы трепетали, учуяв знакомый аромат и вкус — вкус облегчения. Эшленд закрыл глаза и впился пальцами в рифленые ромбы узора на бокале. Пусть шерри растечется по телу, наполнив все его пересохшие, ноющие трещины. Правая сторона лица расслаблялась, пульсация в отсутствующей руке ослабевала.

Как на него поначалу смотрел этот Гримсби. Эшленд почти забыл, какой эффект оказывает на непривычный глаз его изуродованное лицо. Сколько же это прошло времени с тех пор, как он встречался с совершенным незнакомцем, с человеком, не подготовленным заранее к этому уродству? Впрочем, Гримсби пришел в себя за долю секунды и держался вежливо. Отлично воспитан этот юноша. Возле кареты он не отводил глаза в сторону, не смотрел ни на землю, ни на свои руки, ни на поля шляпы Эшленда. Еще одно очко в пользу молодого человека. Очень может быть, что он подойдет. В конце концов всего каких-то несколько месяцев. Только несколько месяцев до экзаменов Фредди в Оксфорд, и Эшленду больше не придется заниматься поисками домашних учителей и привозить их в дом, в хорошо налаженную рутину с тем, чтобы через неделю-другую они паковали чемоданы и уезжали. Фредди уедет, потом, вероятно, на положенную неделю или две будет возвращаться на унылые болота, и на этом все закончится.

Герцог Эшленд наконец-то останется один. Никаких учителей; никакого Фредди с его распутным очарованием, в точности, как у его матери; никаких напоминаний о днях до отъезда в Индию простого немолодого лейтенанта, достопочтенного Энтони Расселла, оставившего дома красавицу жену, младенца сына и двух кузенов в полном здравии, стоящих между ним и герцогством.

Эшленд сделал еще глоток, на этот раз побольше, и отодвинул тяжелую бархатную штору. Окно выходило на север. При дневном свете вид бывает гнетущим сверх всякой меры; а сейчас там просто черно. Ветер дует непрестанно, все небо затянуло тучами, и луна больше не освещает ни траву, ни камни, ни те несколько потрепанных кустов, что когда-то образовывали некое подобие сада с этой стороны дома. В свой последний год Изабель одержимо трудилась над этим садом, нанимая уйму людей из деревни, чтобы придать ландшафту цивилизованный вид. Заказывала растения и статуи, устраивала навесы и ограждения против ветра, но все напрасно. Остались только статуи, как руины какого-то забытого римского города, да и те с отломанными конечностями, потому что ветер сбрасывал бедняг с пьедесталов.

Очень подходяще.

Еще глоток. Бокал почти опустел. Когда только успел? Остаток нужно растянуть подольше, делая крохотные глоточки.

Что бы Изабель подумала про юного Гримсби? Он бы ей понравился, решил Эшленд. Ей нравились молодые умные люди, а нет никаких сомнений, что Гримсби умен. Это видно по его большим глазам, спрятанным за очками. Что там писал Олимпия? Что не знает другого такого грамотея, сведущего в тонкостях латыни и греческого, как мистер Тобиас Гримсби, и математика у него тоже безупречна. Изабель, получившая хорошее образование благодаря взыскательной гувернантке, каждый день после чая приглашала бы Гримсби в гостиную. И с удовольствием поддразнивала бы его, выясняла бы его вкусы, мнение и семейную историю.

Изабель. Будь Изабель здесь, Эшленд уже поднимался бы вверх по лестнице в свою спальню. Нет, он уже переоделся бы в ночную рубашку и халат, отпустил бы лакея и вежливо постучался бы в дверь между их спальнями.

Эшленд наклонил бокал. Последние золотистые капли потекли в горло. Теперь голова его ласково кружилась на грани опьянения, ощутимой самым краем чувств. Это все, что он себе позволял, желая ослабить похоть, обуревавшую его каждый вечер в этот час, когда он собирался подняться вверх по лестнице и лечь в одинокую постель.

Тело Изабель, белое и округлое в пламени свечи. Плоть Изабель, взывавшая к нему. Ее негромкие вздохи прямо ему в ухо, ее пальцы, впивающиеся в его спину, всеускоряющиеся движения. Стремление достичь пика, содрогания восторга, замедляющееся биение пульса после. Поцелуи Изабель на его плоти без шрамов, ее тело, прижимающееся к нему.

Эшленд опустил штору.

С преувеличенной точностью он поставил опустевший бокал на поднос и расправил пустую правую манжету.

Глава 3

Эмили очнулась от глубокого сна, услышав знакомый звук: грубое металлическое скрябанье совка для угля. Горничная разжигает камин в ее спальне.

Она открыла глаза, ожидая увидеть поношенные бархатные занавеси и необузданных единорогов на средневековых гобеленах, увидеть солнечный свет, пробивающийся сквозь щели в сапфирового цвета шторах, и свой секретер, заваленный книгами, бумагами и огрызками перьев. Эмили протянула руку, ожидая ощутить тепло спящей сестры.