Наука побеждать. Война - [48]

В тот раз я пожалел, что лёг спать. Мне снился Грам. Я сжимал руке этот жуткий меч, разя им сотни врагов, кровь хлестала мне на лицо, я слизывал её — и не было для меня большего счастья, чем убивать, убивать, убивать. А кровь на губах — самым сладким лакомством, что бывает на свете. Проснулся я с единственной мыслью. Надо немедленно вернуться в форт — и забрать Грам. Я несколько минут просидел на койке, тряся головой, отгоняя отвратительные наваждения. А потом отыскал в сундучке трофейную фляжку с бренди и сделал несколько глотков. Сразу полегчало. Захотелось сделать ещё пару, однако пить с утра — mauvais ton. Я закрутил крышечку и потянулся за мундиром.

Сын мой.

Меня весьма порадовал тон твоего письма, в котором ты сообщаешь мне о том, что принял командование взводом, вместо сгинувшего в Трафальгарском сражении поручика Суворова. Из слов твоих я понял, что воистину сожалеешь, об утере боевого товарища, пускай она и сделала тебя, наконец, самостоятельным командиром. Скверно, что тебе не удалось ужиться с прапорщиком Кмитом. Его можно понять, он рассчитывал на повышение в звании и место, которое занял ты, сын мой. Так что теперь тебе придётся доказывать, что достоин своего звания и должности. Понимаю, это трудно, но никто в нашей фамилии трудностей не боялся и с честью их преодолевал. Чего и тебе желаю, и в чём не сомневаюсь.

Вскоре тебе, как и многим солдатам нашего Отечества, предстоит серьёзное испытание. Воевать с британцами на их Родине будет сложно. Всякий солдат, дерущийся на родной земле и за родную землю, это два солдата. Этой истине научила меня Польская кампания, где я имел честь сражаться под началом фельдмаршала графа Суворова Рымникского. Дрались польские инсургенты отчаянно и крови не жалели. А британцы народ суровый и полякам могут большую фору дать во всём, что касается военного дела. Помни об этом, сын мой, когда поведёшь солдат в бой против британцев. Помни, и не посрами нашей фамилии.

Засим прощаюсь с тобой, верю в тебя и жду новых писем.

15 ноября 18..года.

Глава 11, В которой герой впервые видит Париж, и едва не расстаётся с жизнью

Снова ступая на трап дирижабля, я испытывал смешанные чувства. Однажды сыграв с подобного в море и, более того, видев, как такие же красавцы в клубах дыма и исходя пламенем из баллонов, рушатся с небес, я был преисполнен сомнением относительно целесообразности воздушного путешествия. Однако быстрей всего добраться до Франции можно было, конечно же, только по воздуху, и я принял весьма щедрое предложение полковника Жехорса прокатиться на курьерском дирижабле до Парижа с донесением о недавних событиях.

— Ты лучше всех справишься с этим поручением, — сказал он мне на прощание, вручая запечатанный рапорт и ещё один конверт без внушительной сургучной блямбы. — Отпускать кого-то из гарнизонных офицеров не хочу, а испанцам — не доверяю. Жаль только, чином не вышел, маловато звание, но для курьера сойдёт вполне.

— С вашего позволения, мсье полковник, — поинтересовался я у Жехорса, — а для кого второе послание? На нём нет ни адреса, ни фамилии.

— Это, мсье поручик, — с улыбкой ответил тот, — мои рекомендации вашему командиру. Вы отлично справились с командованием ротой, притом не самой лучшей, так что звание капитана вам подойдёт как нельзя лучше.

— Прошу прощения, мсье полковник, — вступился я за своих людей, — но моя рота, хоть и укомплектована не профессиональными солдатами, вполне боеспособное подразделение.

— Я не о том, поручик, — махнул рукой Жехорс. — Рота ополченцев, которой вы командовали, вашими усилиями стала, действительно, настоящим боевым подразделением, что доказала битва с Кастаньосом. Дело в том, что когда вы приняли её — она таковым не являлось. И вам, поручик, пришлось сделать из лавочников и разнорабочих настоящих солдат. Что рекомендует вас с самой лучшей стороны.

Я даже зарделся от такой похвалы. И меня ничуть не смущало, что хвалил меня не кто иной, как ставший почти легендарным полковник Жехорс, командир Серых гусар, именуемых за глаза Ecorcheurs.

Перед отбытием в мою честь в Ополченческом полку был устроен небольшой пир. На него были приглашены все офицеры гарнизона, как французы, так и испанцы, и даже паладины. Последние, к слову, весьма вежливо отказалась. Лорд Томазо прислал младшего брата с письмом, в котором было указано, что офицеров в ордене Сантьяго-де-Компостела нет, а все братья прибыть не могут по понятным причинам. По случаю пира во дворе нашей казармы для солдат были накрыты столы, за ними поднимали тосты и здравицы за меня, остальных офицеров полка, отличившихся в сражении солдат, ну и, конечно, на погибель врага и за помин души тех, кто не вернулся с поля боя и из форта паладинов.

Пир был самым обычным. В общем-то, тосты наши не особенно отличались от солдатских, только что пили мы вино куда лучшего качества, чем они. Затянулся этот пир до поздней ночи. И был обилен, ибо организован был городским магистратом, а уж чиновники его скупиться не стали. Жалеть денег на защитников города, тем более что они из своих, они не стали.

Наутро я поднялся на ноги с тяжёлой от винных паров головой. Верный Диего принёс мне умывальные принадлежности. Я наскоро привёл себя в относительно нормальный вид, после чего надел мундир и отправился на лётное поле. Судя по часам на башне ратуши, до отлёта курьерского дирижабля у меня было около часа, так что можно было особенно не торопиться.