Наука побеждать. Война - [24]

И муштра сделала своё. Батальон, как один человек, сделал шаг вслед за командиром. Затем ещё один. И ещё. И вот уже первая шеренга стоит вплотную к борту.

— Вы можете видеть, — сообщил нам капитан-лейтенант, — выемки под мушкеты.

— Какой смысл обстреливать друг друга? — спросил штабс-капитан Антоненко. — С расстояния до ста пятидесяти футов стрелять смысла нет, в человека не попасть. А уж когда он укрыт бортом корабля почти весь, бить нужно практически в упор, и всё равно шансов попасть почти нет.

— Именно, — согласился капитан-лейтенант. — Обстрел с больших расстояний ведут стрелки из экипажа нашего дирижабля, а задача линейной пехоты, в вашем лице, противостоять абордажу и поддерживать нашу ландунгс-команду.

Надо же, вспомнили о команде подпоручика Булатникова! А в кают-компании о них что-то ни слова не сказали.

— Выходит, и этот борт убирается, — сказал с нотками истерики какой-то совсем молодой прапорщик из 3-ей роты.

— Да, — не стал отрицать капитан-лейтенант, — но сейчас он закреплён на совесть. Сам по себе не откинется.

И сколько же в голосе этого офицера яду, укрытого в сладком вине вежливости. Не удивлюсь, если ему сегодня же прийдёт несколько десятков вызовов. Я слать не стану и «Гастинн-Ренетты» не дам. Очень уж хорошо мне в память врезались слова моего денщика.

За пистолетами приходили трижды, и трижды я отказывал. Четвёртым мне нанёс визит майор Губанов.

— Без чинов, — сказал он, садясь на мою койку. — Привет, старина! — тут же вскочил и кинулся обнимать моего денщика, совершенно засмущавшегося от настолько неуставных отношений. — Привет! Привет! Да не бурчи ты, старый пень! Ты ж меня с прапорщиков знаешь! И заладил «господин майор, господин майор»…

— Значит, ты, Серёжа, при себе оставил Жильцова, — продолжил майор, когда вконец засмущавшийся бывший фельдфебель ушёл из каюты. — Спасибо тебе за это! От всей души. Как человек говорю, не как командир. И ещё одно спасибо, за то, что никому пистоли свои не дал. Нам завтра с самого утра драться с британцами. И не в поле, как привыкли, а на палубе дирижабля. Я вот воюю не один год, а ни разу ещё не сражался в воздухе. Сам не понимаю, как это, как командовать, что делать, что нас всех ждёт. — Он помолчал минуту, понимая, что снова слишком расслабился и наговорил мне лишнего. — Никаких дуэлей перед боем быть не должно. Дворянская честь, дворянской честью, но терять офицеров нельзя и в мирное время, а во время войны тем более.

Он поднялся и кивнул мне, сказав на прощание:

— Рад, что не ошибся, когда подписывал приказ о твоём повышении в звании и должности. Завтра всем нам будет проверка. Большая проверка, Серёжа.

Глава 7, В которой герой узнаёт, какое оно, небо над Трафальгаром

Утро 21-го октября выдалось на удивление солнечным и ясным, особенно для середины осени. Когда нас построили на стрелковой палубе, вражеские дирижабли и дредноуты уже можно было разглядеть в зрительную трубу. Правда, выглядели они пока не больше ячменных зёрнышек, однако я лично ничуть не обольщался на этот счёт. «Зёрнышки» росли, прорастая жерлами пушек, покрываясь бронёй, щерясь мушкетными стволами.

Тогда я впервые увидел знаменитые британские дредноуты. Они не были похожи на дирижабли, более всего, напоминая хищных китов мирового океана — кашалотов. Так же сужаются к корме, короткие крылышки и паруса, с помощью которых управляют этим левиафаном, похожи на плавники, а иллюминаторы, расположенные на носу — натуральные глаза. Один вид их внушал страх, это если невзначай позабыть о десятках стволов паровых пушек. Они также сильно отличались от привычных нам пороховых орудий. Стволы их были разделены на несколько частей и, как объяснил мне стоявший неподалёку подпоручик Булатников, при выстреле они складываются, гася инерцию. Наше счастье, что дредноутов только три — было бы больше, точно нам конец.

— Скоро сблизимся на дистанцию залпа, — сообщил нам давешний капитан-лейтенант. — Приготовьтесь.

— Залп, — прозвучало эхо команды в медной трубе, словно бы в ответ на его предупреждение.

И следом нас оглушило грохотом бортовых орудий. Палуба ушла из-под ног, я судорожно взмахнул руками, стараясь удержать равновесие. Подобные телодвижения проделывали и остальные солдаты и офицеры батальона, хватаясь за переборки и край борта, позабыв о страхе перед бездной, раскинувшейся за ним.

И в таких условиях драться?! Чистое безумие!

— Приготовиться к ответному залпу! — прокричал капитан-лейтенант. — В сто раз хуже будет!

Тут дредноут, который мы обстреляли, окутался дымом, полыхнул пламенем. Снаряды его врезались в бронированное «брюхо» нашего дирижабля. На сей раз, я едва удержался на ногах, а многие солдаты — да и что греха таить, офицеры тоже — рухнули на палубу. Что самое интересное, на лицах матросов и их командиров не появилось ни единой улыбки.

— Подровняйсь! — скомандовал Губанов. — Подровнять ряды!

Мы только-только привели в относительный порядок наше построение, как «Гангут» снова сотрясся в судороге бортового залпа. По рядам солдат и матросов пробежал тихий шёпот радости. Из бронированного борта дредноута вырвался язык пламени, его сильно качнуло и повело вниз, отчего ответный выстрел его орудий вышел кривым — снаряды ушли сильно вверх и взорвались над куполом нашего дирижабля, осыпав его градом осколков. Для дирижабля это стало бы фатальным — слишком большой бортовой дифферент, как сказал бы Булатников, от него я и нахватался морских и аэронавтических словечек, орудия в воздух смотрят. А вот паровые пушки дредноута были установлены на специальных лафетах, позволявших им вращаться во все стороны и поднимать и опускать стол на немыслимые градусы. Однако ещё один залп британцы пропустят. Словно в ответ на мои мысли «Гангут» снова тряхнуло, но теперь уже почти все вполне устойчиво держались на ногах. Даже к пляшущей палубе привыкаешь, а если надо — очень быстро.