Наука Плоского Мира II: Земной шар - [98]
Для нас же интерес представляет не научная основа движения лошадей, какой бы занимательной она ни была. А подход ученого разума к ее исследованию. На примере Фокийца мы видим, что древние греки могли добиться намного большего, если бы рассуждали, как ученые. Решению подобных задач мешали не технологические, а ментальные и (в особенности) культурные барьеры. Греки могли бы изобрести фонограф, но даже если и изобрели, до нас он не дошел. Они могли бы изобрести часы, и, судя по Антикитирскому механизму, обладали необходимыми умениями, но, по-видимому, так этого и не сделали.
Эпизод с рабами, использующими пение, чтобы следить за ходом времени, основан на более поздних событиях. В 1604 году Галилео Галилей использовал музыку для измерения коротких временных промежутков в некоторых экспериментах по механике. Квалифицированный музыкант способен в уме поделить длину такта на 64 или 128 равных частей, но даже люди без специальной подготовки могут распознать в музыкальном произведении интервал длиной в сотую долю секунды. Если бы древние греки додумались до метода Галилея, они смогли бы опередить науку на 2 000 лет. А еще они могли бы изобрести для изучения движения лошади многочисленные устройства в духе Хита Робинсона — если бы только эта идея пришла им в голову. Почему этого не произошло? Вероятно, потому, что они, как и Фокиец, были слишком сосредоточены на деталях.
Подход Фокийца к вопросу о рысящей лошади выглядит вполне научным. Сначала он пробует метод непосредственного наблюдения: он приказывает своим рабам следить за движением бегущей лошади и обращать внимание на то, не окажутся ли все четыре копыта в воздухе. Но лошадь движется слишком быстро, так что человеческое зрение не дает однозначного ответа. Тогда он переходит к косвенным наблюдениям. Размышляя о теории Антигона, он сосредотачивает свое внимание на одном конкретном моменте: если лошадь полностью отрывается от земли, то она обязательно упадет. Это утверждение можно проверить независимо, но в иной обстановке: лошадь нужно подвесить на лямках. (Такой образ мышления называется «планированием эксперимента».) Если лошадь не упадет, значит, теория неверна. Однако и в этом случае получить однозначный ответ не удается, а кроме того, истинное заключение можно вывести даже из ложной теории, поэтому Фокиец уточняет исходную гипотезу и создает более сложное оборудование[117].
Нам бы не хотелось слишком сильно вдаваться в детали его разработок. У нас есть идеи насчет того, как можно было осуществить подобный эксперимент, но для их обсуждения нам пришлось бы перейти на более технический язык. Например, скорость движения полотна, или «бесконечной дороги», по-видимому, должна не только быть больше нуля, но еще и отличаться от естественной скорости лошади при беге по твердой поверхности[118]. Возможно, вы захотите поразмышлять над этим и, возможно, решите, что мы ошиблись. Возможно, вы даже окажетесь правы.
Мы также признаем, что последний эксперимент Фокийца может вызвать немало возражений. Кроме того, копыта рысящей лошади касаются полотна парами, поэтому общую длину угольных следов нужно разделить на два, прежде чем сравнивать ее с общей длиной полотна. Но, так или иначе, все это просто небольшие уточнения истории, смысл которой в целом совершенно ясен: в общем, вы поняли наш намек.
Итак, принимая все сказанное во внимание, был ли Фокиец ученым?
Нет. ГЕКС снова ошибся, потому что, несмотря на многолетнюю и как будто бы «научную» деятельность, в работе Фокийца есть две проблемы. Насчет первой еще можно поспорить, к тому же сам Фокиец здесь не при чем: просто у него нет коллег, работающих в той же области. Рядом с ним нет других «ученых», которые могли бы присоединиться к его работе или покритиковать его. Он опередил свое время и предоставлен самому себе[119]. А ученый, так же, как и волшебник, в одиночестве не существует. У науки есть социальный аспект[120]. Но насчет второй проблемы сомнений быть не может. Он сильно расстроен тем, что его работа опровергает слова великого авторитета, Антигона.
Любой настоящий ученый отдал бы свою правую руку, лишь бы опровергнуть какое-нибудь авторитетное мнение.
Потому что именно так зарабатывается научная репутация, и именно так можно сделать наиболее существенный вклад в какую-либо область научной деятельности. В науке быть на высоте — значить оказывать влияние на умы людей. Удается это нечасто — частично из-за того, что наш разум — продукт культуры, которая так или иначе пронизана наукой. Если в одном случае из ста ученому удается открыть что-то, противоречащее нашим ожиданиям, то он достигает поразительно высоких результатов. Но, боже, сколько же стоит этот один процент.
