Наука Плоского Мира II: Земной шар - [106]

Глава 24. Расширенное настоящее

Искусство? Оно кажется совершенно излишним. Лишь немногие истории, посвященные эволюции человека, а точнее Homo sapiens, считают музыку или изобразительное искусство неотъемлемой частью этого процесса. О да, они нередко упоминаются как сопутствующее явление, подтверждающее уровень нашего развития: «Вы только посмотрите на эту замечательную пещерную живопись, эти статуэтки, блестящие драгоценности и украшения! Это доказывает, что наш мозг стал более крупным/умным/любящим/похожим на мозг Преподавателя Современного Руносложения…». Однако живопись не представляется нам необходимой составляющей эволюции, благодаря которой мы стали теми, кто мы есть; как, впрочем, и музыка.

Так зачем же Обгоревшая Палка и Красные Руки балуются с живописью, и почему Ринсвинд хочет им в этом помочь?

Мы уже слышали историю о Голых Приматах[124], которые занимаются сексом, встречались с Приматами-Сплетниками[125] и Привилегированными Приматами[126], различными видами человекообразных обезьян, которые стали разумными существами, живя на побережье, или в погоне за газелями на просторах саванн. Мы познакомились со многими историями о развитии интеллекта, который достиг апогея в лице Эйнштейна, рассказали вам историю о привилегиях/ритуалах инициации/отборе, которая в конечном счете привела нас к Эйхману и «Подчинению авторитетам»; но мы так и не представили вам вариант эволюции, главным достижением которого стали бы Фэтс Уоллер, Вольфганг Амадей Моцарт или даже Ричард Фейнман, играющий на бонго-барабанах.

Так вот, теперь мы исправим это упущение.

Музыка составляет важную часть жизни большинства людей, и ее влияние, благодаря кино и телевидению, продолжает расти. Фоновая музыка то и дело сообщает нам о событиях, которые вскоре должны произойти на экране, о том, как накаляется и разряжается обстановка, о мыслях персонажей и, в особенности, об их эмоциальном состоянии. Человеку, выросшему в музыкальной среде XX века, совсем не просто представить, каким мог быть музыкальный слух человека на «примитивном» этапе своего развития.

Слушая музыку отдаленных народов или «примитивных» племен мы не должны забывать о том, что возраст этой музыки соответствует возрасту произведений Бетховена и намного превосходит возраст джаза. Подобно амебам или шимпанзе, эта музыка не принадлежит нашим предкам — она современна в той же мере, что и мы сами; просто она, как и эти существа, кажется нам примитивной. Она вызывает недоумение: может быть, мы слушаем не то или не так? Нас привлекает мысль о том, что поп-музыка, которая стремится вызвать у нас моментальную симпатию, могла бы пролить свет на внутренние структуры нашего мозга, «соответствующие» определенной музыкальной теме и испытывающие от нее удовлетворение. Если бы мы были генетиками-традиционалистами, то могли в этом месте употребить выражение «музыкальные гены». Но мы так делать не будем.

За последние годы нейробиологи разработали ряд методов, позволяющих нам наблюдать за работой мозга в действии. В частности, они могут показать, какие зоны мозга становятся активными во время прослушивания музыки. На данный момент сканы МРТ и ПЭТ дают слишком плохое разрешение — как во времени, так и в пространстве, поэтому мы знаем только то, что музыка возбуждает правое полушарие мозга. Если эта музыка нам знакома, в работу включаются зоны, отвечающие за память, если же мы ее анализируем или пытаемся разобрать слова песни — зоны речевого анализа. Опера заставляет работать оба региона — возможно, именно поэтому ее так любит Джек: ему нравится, когда его мозг пропускают через блендер.

Наша симпатия к музыке берет начало в раннем возрасте. Более того, многочисленные факты указывают на то, что музыка, которую мы слышим, находясь в утробе матери, может влиять на наши музыкальные предпочтения в будущем. Психологи проигрывали музыку детям, которые только начинали брыкаться — они обнаружили, что младенцы способны различать те же самые музыкальные категории, что и мы, взрослые. Под музыку Моцарта они сначала перестают брыкаться и где-то минут пятнадцать лежат спокойно, а потом начинают брыкаться снова — вероятно, следуя музыкальному ритму. Но несмотря на подобные заявления, звучат они не слишком убедительно. Если сменить музыку на какое-нибудь другое произведение Моцарта, Гайдна или Бетховена, то брыкание прекращается, но примерно через минуту начинается снова. Под музыку Битлз Стравинского, религиозные песнопения или джаз Нового Орлеана они сохраняют спокойствие заметно дольше — около десяти минут.

Если ту же самую музыку проиграть несколькими месяцами позже, то обнаружится, что ребенок в какой-то мере помнит и стиль исполнения, и музыкальные инструменты. По-видимому, произведение, написанное для четырех инструментов, позволяет распознать «стиль Моцарта» ничуть не хуже целой симфонии. В состав нашего мозга входят довольно сложные модули распознавания музыки, которыми мы можем пользоваться еще до того, как овладеем речью, и даже до нашего рождения. Зачем же они нужны?

Мы пытаемся понять сущность музыки — как будто мы