Наука и техника, 2007 № 07 (14) - [46]

Броненосные батареи вели огонь в течение четырех часов, выпустив за это время 3177 ядер и бомб по русским укреплениям. Когда русский артиллерийский огонь заметно ослаб, к броненосным батареям присоединились подошедшие к форту с тыла канонерки. Русские батареи Кинбурна, расстреливаемые с короткой дистанции, несли тем временем большие потери. После трехчасовой канонады были уничтожены 29 пушек, повреждены брустверы и казематы, 130 человек ранено и 45 убито. В 12.50 английский линейный корабль «Ганнибал» («Hannibal») занял позицию у оконечности косы, чтобы прикрыть проход французских корветов и английских фрегатов в залив. Его огонь быстро заставил замолчать прикрывавшую косу русскую батарею. Фрегаты и корветы направились в залив, заняли свои позиции и открыли огнь в 13.30, уже непосредственно перед окончанием боя.

В 13.50 Кинбурн капитулировал перед практически неуязвимым противником. Договор о сдаче был подписан в 15.00, и союзники смогли, наконец, занять укрепления. Этот успех, впрочем, не был реализован союзниками до конца и не привел к каким-либо изменениям на театре военных действий — прорыва в Буг, атаке Николаева и т. п.

Но падение Кинбурна (которого и считать-то крепостью было нельзя — это был форт, укрепление) произвело именно тот эффект на который надеялся главный инициатор и организатор первого в истории применения бронированных кораблей — Наполеон III. И эффект был более ощутим, чем падение Севастополя или бомбардировка союзниками Свеаборга — Россия запросила мира. «Намек» был слишком прозрачным — следующей целью для французских броненосных батарей (неуязвимых!) мог оказаться Кронштадт или даже Петербург! И ответить на такой «ход конем» было абсолютно нечем.

Ясно, что именно французские паровые броненосные батареи выиграли этот бой, и что именно они явились острием копья, при помощи которого союзники завладели русскими укреплениями. Другие корабли оказали им помощь, но роль их была исключительно второстепенной. Если бы грозные морские силы, как планировалось, отправились бы в 1856 году на Балтику, чтобы уничтожить русскую крепость Кронштадт, то броненосным батареям вновь бы следовало оставить всему прочему флоту лишь нанести “удар милосердия”.

Насколько велико было потрясение от первого применения брони говорит тот факт, что в России сдачу укрепления не посчитали чем-то унизительным для славы русского оружия — спустя 60 лет один из новейших линейных крейсеров получил название «Кинбурн». К чести русских артиллеристов — стреляли они отлично: «Девастасьон» получил 31 попадание в борта и 44 в палубу, «Лавэ» и «Тоннант» получили примерно по 60 попаданий каждый. Но весь этот меткий огонь оставил лишь десятки полуторадюймовых вмятин в железной броне французских батарей.

Джеймс П. Бакстер, суммируя воздействие огня русских на «Девастасьон», располагавшийся ближе прочих к Кинбурну, и попавший под самый ожесточенный обстрел, отмечал: «Двадцать девять ядер были отражены его четырехдюймовой броней, и тридцать пять пропахали борозды в его мощной дубовой палубе. Одно ядро, тем не менее, проникло внутрь батареи сквозь плохо защищенный люк, и еще два — через орудийные порты, убив двух человек, и ранив тринадцать». Остальные потери союзников в этот день — двое раненых на линейном корабле «Принцесс Ройал».

Флаг-капитан адмирала Лайонса отмечал, описывая воздействие русского огня на французские броненосные батареи, что «бомбы разбивались о них, будто стеклянные», и что французские батареи были «безупречны».

Таким образом, всего два года разделяют Синопское сражение, где миру впервые была явлена мощь бомбических орудий, в мгновение ока аннулировавших могущество деревянных эскадр, и бомбардировку Кинбурна, где огню пушек (орудия Кинбурна не были бомбическими) была впервые с успехом противопоставлена железная броня. Всего два года понадобилось военно-морским деятелям для того, чтобы правильно оценить, воплотить в металл и испробовать в бою идеи тех изобретателей и инженеров, которые они пренебрежительно отвергали на протяжении нескольких десятилетий, предшествовавших Крымской войне. Французский вице-адмирал Брюа писал позднее адмиралу Франсуа Альфонсу Гамелену (Francois Alphonse Hamelin), французскому морскому министру: «Я отношу быстроту, с которой мы достигли победы, во-первых, на счет полного окружения форта со стороны и суши, и моря, и, во-вторых — на счет плавучих батарей, которые проламывали огромные бреши в крепостных валах и которые, благодаря замечательно точному прицельному огню, оказались способны разрушать прочнейшие стены. Многого можно ожидать от использования этих грозных машин войны…»

Другие отзывы также были самыми положительными.

«Паровые линейные корабли отныне явление прошлого. Они уже ушли, и остались лишь воспоминания об их изящных и величавых формах; они были лебединой песней парусного флота». Капитан первого ранга де Баленкур и Пьер ле Конт (Captain de Balincourt, Pierre le Conte).

«То, что плавучие бронированные батареи стали составляющей частью войны на море, следует воспринимать как свершившийся факт, так что чем быстрее Вы устроите, чтобы у Вас было столько же хороших батарей, сколько у французов, тем лучше это будет для Вас». Сэр Эдмунд Лайонс — Первому Морскому Лорду (Sir Edmund Lions to the British First Sea Lord).