Наука и техника, 2007 № 04 (11) - [3]
По прибытию Коленкура в Париж разговор этот во всех деталях был передан Наполеону. Легко увидеть, что монолог Александра в точности отражает ход последовавшей войны. Таким образом, план, действительно существовавший у русского командования еще до ее начала, ни коим образом не был секретным. Французам подробно объяснили, как именно их собираются бить. Почему же гениальный Бонапарт позволил заманить себя в ловушку, о которой был столь любезно предупрежден своим противником? И на что он вообще рассчитывал, подготавливая вторжение в Россию? Не собирался же, действительно, оккупировать ее до Камчатки! Дело, по-видимому, в том, что он ни на минуту не верил в возможность осуществления подобного плана, о чем не уставал повторять своему сподвижнику. Принимая решение о войне «он заговорил о русских вельможах, которые в случае войны боялись бы за свои дворцы и после крупного сражения принудили бы императора Александра подписать мир». (Там же, стр. 60.)
Лоринстон в ставке Кутузова
Лористон Ло (Lauroston Law) Жак Александр Бернар (1.2.1768 — 12.6.1828)
Коленкур (Caulaincourt), Арман-Огюстен-Луи (9.12.1773 — 19.02.1827)
На это он рассчитывал и в дальнейшем, а также на то, что русские все же дадут сражение, в котором французская армия сразу же одержит решительную победу и сможет диктовать условия мира. В день перехода через Неман Наполеон вызвал к себе Коленкура, и у них состоялся длинный разговор, «По-видимому, он очень хотел сражения, — пишет Коленкур. — Он приводил ряд аргументов, чтобы доказать мне, что русская армия, вопреки сообщениям из Мариамполя, не могла отступить и тем самым сдать столицу Литвы, а следовательно и русскую Польшу без боя.» Один из аргументов: «Крупные помещики будут перепуганы, а многие из них разорены. Император Александр будет в большом затруднении». (Там же, стр. 109)
Следующие дни проходят в бесплодных попытках догнать отступающую русскую армию и навязать ей сражение. Крупных стычек с врагом еще не было, до знаменитой русской зимы далеко, но французы уже несут потери: «Император хотел, чтобы все летели на крыльях: 27 он переночевал в Овеянишках, а 28 в девять часов утра прибыл в Вильно. Это быстрое движение при отсутствии продовольственных складов исчерпало и разорило все запасы и все жилые места, находившиеся по пути. Авангард еще кормился, а остальная часть армии умирала от голода. В результате перенапряжения, лишений и очень холодных дождей по ночам погибло 10 тысяч лошадей. Много солдат Молодой гвардии умерло во время переходов из-за усталости, холода и лишений». Но Наполеон продолжает утверждать: «Не пройдет и двух месяцев, как русские вельможи принудят Александра просить у меня мира». (Там же, стр. 117). Эта упорная вера в то, что именно высшая аристократия станет той силой, которая будет способствовать окончанию войны, и является объяснением нежелания французского императора объявить об отмене крепостного права в Российской империи. Сделав это, Наполеон навсегда потерял бы надежду договориться с верхушкой. Тогда, в случае успешного окончания войны, на него и его приближенных легло бы все бремя управления этой огромной территорией, заселенной людьми, психологии которых он абсолютно не понимал. Думаю, Наполеон отдавал себе отчет, что такое бремя ему не по силам. Кроме того, его могли останавливать и своеобразные этические соображения. Несмотря на свое революционное прошлое, французский император оставался аристократом до мозга костей. С этой точки зрения интересным является следующий отрывок из мемуаров Коленкура: «Печатные листки за подписью Барклая, подброшенные на наши аванпосты, доказывали, что он не очень щепетильно разбирался в применяемых средствах, так как в этих листках французов и немцев призывали покинуть свои знамена. Обещая устроить их в России.
Император Наполеон был, по-видимому, этим удивлен: «Мой брат Александр не считается больше ни с чем, — сказал он, — я тоже мог бы объявить освобождение его крестьян.» (Там же, стр. 123)
В свете вышеизложенного, можно отчасти согласиться с мнением Ю. Селевич, что план заманивания французской армии вглубь страны был секретным. С той лишь поправкой, что в тайне он держался не от французской стороны, которая была поставлена в известность, а от ближайшего окружения Александра. У русского императора были основания опасаться, что такой план будет принят в штыки не только из патриотизма и аристократической гордости, но и из экономических соображений. Да и сам Александр, наверняка, соглашался на этот вариант без особой радости, и надеялся его избежать. Кто знает, может в глубине души он не был уверен, что расчеты Наполеона ошибочны.
Наполеон, однако, ошибся. Ему пришлось столкнуться с тем, что, по его собственному выражению, неприятель «сжигал свои дома, чтобы не дать нам переночевать там одну ночь». Вспоминаются слова Толстого, что «та барыня, которая еще в июне месяце со своими арапами и шутихами поднималась из Москвы в Саратовскую губернию, с смутным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом, чтобы ее не остановили по приказанию графа Растопчина, делала просто и истинно то великое дело, что спасло Россию». (
