Научи меня летать - [107]

Хин улыбнулся и присел на край стола перед софой:

— Давай поговорим, — предложил он.

Ведьма ухмыльнулась и вновь занялась ногтями:

— Мои советы дорого стоят, — сообщила она.

Молодой мужчина протянул ей перчатку из тёмно-синей кожи:

— Я просил сделать полную защиту от обмена энергией на время до часа. Проверишь?

Женщина в ответ протянула ему пилку:

— Подержи. И давай тогда вторую.

Пока ведьма молча рассматривала перчатки, Хин поднялся, прошёл вдоль стены, рассеянно прикасаясь к драпировкам, проводя кончиками пальцев по статуеткам и причудливым украшениям, свисавшим с потолка.

— В Разьере меня приняли тепло, — он положил золотистую безделушку на ладонь и продолжил, глядя на неё. — Я много разговаривал со слугами — они оказались совсем не такими, как в нашей крепости. Весёлыми людьми. Рассказали мне столько преданий.

— Мужчина должен уметь молчать, — хмыкнула Парка. — Короче?

Хин положил причудливый завиток на место.

— Одну служанку, смешливую девушку с простодушным взглядом, застали в моих покоях, я как раз уехал из поселения. Слуги потом рассказывали, будто шкатулка с драгоценностями была открыта, и она что-то взяла оттуда.

— Не умеешь красть — куда лезешь? — пренебрежительно удивилась ведьма, потом прибавила с искренним любопытством: — И как: отрубили ей руку?

— Да, — негромко, равнодушно ответил Хин. — По моему приказу.

— О, — женщина тягуче рассмеялась. — И поделом. Красоткой ей, видите ли, стать захотелось. Видала я таких девиц — их дело спину гнуть от зари до зари да рожать. Что за время настало: каждый пытается выше головы прыгнуть. Уж простите мой высокий слог, но место своё должно знать: прюса[37] как ни ряди — всё не сейрина.

Молодой мужчина, не улыбаясь, посмотрел на ведьму:

— Она не хотела красть — только примерить ожерелья.

Парка рассмеялась задорно и легкомысленно:

— Уж конечно. Именно за этим воры и забирались пару раз в мой дом, наверняка. Ты что ей веришь? А руку — тяп — в постели не угодила или скучно стало? — она откинула голову, прищурила глаза, веселясь.

— Её мать успела уверить половину Разьеры, что стоит девушке повиниться, и я всё прощу.

— Да, — с хвастливой улыбкой согласилась ведьма, — им лучше рта не открывать. Люди вечно мнят о себе невесть что. Кому надо — тот сам о себе позаботится, а кто на других надеется — и поделом. Ты верно делаешь, что развлекаешься — это придаёт их жизни хоть какой-то смысл.

— Как перчатки? — сменил тему наследник.

Парка, не раздумывая, бросила их на стол:

— Всё точно. Ну, удачи тебе. Ты справишься.

Келеф неторопливо плыл рядом с ящером, навьюченным тяжёлыми мешками, и слушал рассказ, не перебивая.

— В том, как ты отреагировал, ошибки не было, — сказал он, наконец. — Люди любят правителя по своему желанию, а боятся — по его усмотрению. Им проще обидеть того, кто внушает любовь, чем того, кто внушает страх — они могут пренебречь благодарностью, но не угрозой наказания. Твоя ошибка в другом: ты позволил им считать себя обычным человеком — иначе ничего бы не случилось.

— Я и есть обычный человек, — нахмурившись, возразил Хин, более резко, чем ему того хотелось.

Уан смерил его взглядом и снова отвернулся:

— Можешь упрямиться сколько угодно, но, если не хочешь повторения, во-первых, не позволяй своим подданным желать то, что будет стоить им слишком дорого — пусть купцы из Городов не заманивают их яркими бусами. Не нарушай уклад жизни летней ради обогащения казны и не поднимай подати чрезмерно — когда против тебя станет нищета, хоть вдоль всех дорог разбросай отрубленные руки, воры не переведутся. Во-вторых, не стремись прослыть простым человеком, согласись с титулом избранного древними Богами. Я скажу почему. Ты — как правитель — над моралью, иначе утратишь жизнь и власть, но такое право нужно обосновать. Теперь понимаешь?

Хин промолчал.

— Тот, кто впадает в первую из крайностей — злоупотребляет властью, вызывает у народа ненависть. А тот, кто слишком робок и не умеет держать себя, как подобает правителю — презрение. Перестань прятаться или скромно стоять в стороне! И подводи глаза — летням важно видеть их яркими, непривычно выразительными, словно нарисованными на лицах уанов и знати. Да, так же поступают ведьма и твоя мать, но ведь и Орур, и Таруш следуют традиции.

— Он-то тебе и пожаловался, — мрачно отметил молодой мужчина.

— Он расположен к тебе, — спокойно возразил Сил'ан, — к тому же в отличие от Орура, который так долго ждал возможности предать меня, Таруш принёс клятву верности по собственному желанию. Он был правой рукой Парва-уана, стал — моей. Он управляет Разьерой и половиной владения, когда я, а теперь и ты, в отъезде. По-твоему его мнение не заслуживает уважения и внимания?

Хин вздохнул, нахмурился, опустил голову.

— Мой милый герой, — ласково выговорил Келеф, — лицо уана — маска, суть образа — игра, я уже рассказал тебе все её правила. Не отчаивайся и не капризничай, словно детёныш — из-за этого я невольно начинаю говорить тоном трёхсотлетнего мудреца.

— Извини, — пробормотал человек, — я сам не свой.

— Что было — то было, — Сил'ан с наслаждением подставил лицо ветру.

— Я не могу так рассуждать, — медленно вымолвил Хин. — Лучше бы руку мне отрубили. Не хочу править: не хочу предавать, чтобы не успели предать меня, бить в спину — прежде чем смогут наброситься! Не хочу распоряжаться жизнями! У меня недостаточно сил, чтобы задушить совесть, перешагнуть через мораль. Какой из меня избранник Богов? В конце концов, я же вправе отказаться? Орур жаждет власти, Таруш тоже своего не упустит — почему не разделить владение и не отдать каждому часть?