Натюрморт на ночном столике - [28]

Вскоре мужчины за нашим столом выслушали о себе все, и только тогда разговор ушел в сторону.

ОСВИСТАННЫЙ СВИСТУН

Взгляните на полотно Караваджо[13] начала XVII века, и вы увидите, что музыкальные инструменты того времени не сильно отличаются от нынешних. Вдохновенный музыкант готовится к концерту, раскладывает свои инструменты, наверное, кое-что требует небольшой починки. Как бы то ни было, он, сидя на кожаном стуле, раскладывает на раздвижном столике свои ударные, духовые и струнные. Вот разобранная на части волынка, вот скрипка, пока без струн, а эти бумажные свертки — ноты, конечно, — и еще — пузатая бутыль, с которой музыкант-путешественник не расстается в дороге.

Правая рука, тонкая, даже хрупкая, держит кольцо бубна с колокольчиками, укрепленными по бокам, левая сжимает в кулаке какой-то маленький невидимый предмет, наверное бубенчик. В вытянутых губах молодого человека крошечный свисток, сегодня его называют «соловей». Изумленные дети на церковных ярмарках слушают птичьи трели, слетающие с человеческих губ.

Но этот молодой музыкант не принадлежит к когорте бродячих артистов, которым нечего есть. Он одет, как придворный, лицо у него нежное, печальное, взгляд задумчивый. Цвета его туалета тщательно продуманы: белоснежное страусовое перо на красном берете, кружевное жабо, красный цвет возникает снова на оторочке камзола. Тон замечательной кожаной жилетки — люди этого ремесла часто такие нашивали — перекликается с цветом деревянного стола и стула.

Музыкант молод, но в жизни повидал, кажется, уже немало, оттого и глаза его, печальные, меланхоличные, устремлены куда-то внутрь. Порой ему выпадает оглушительный успех, порой — такой же оглушительный провал, его превозносят, его освистывают, если публике хочется искрометного чардаша вместо лирических баллад. Впрочем, пусть свистят, он готов, ему все равно.

До сих пор я не без стыда вспоминаю тот концерт свистунов, из-за которого, благодаря лично мне, мой муж пережил унижение.

На вечере у Люси я внимательно прислушивалась к тому, о чем беседуют за столом. На одном углу Сильвия доказывала Готтфриду, что мусульманская женщина, которая вынуждена носить паранджу, неизбежно теряет свою индивидуальность. На другом — потрясенные Люси и Удо обсуждали недавний шокирующий случай, как родительница в приступе помешательства удушила пеленкой двух своих детей. А напротив меня сидел мой муж в окружении университетских подружек и рассыпался перед ними в комплиментах.

Когда Люси поднялась, чтобы поставить в духовку горячее, я вскочила и вызвалась ей помочь. Мне не терпелось выяснить, откуда она знает обеих женщин. Но подруге было не до меня, она озабоченно проверяла деревянной палочкой, достаточно ли нежны и сочны перепелки, и одобрительно кивала.

— Отлично, — сообщила она.

Я покосилась на бедных птичек, укутанных в сало и уложенных на листья свежего шпината. Люси украсила дичь сверху еще и оранжевыми настурциями. «Могилка какая-то», — подумалось мне.

— Где ты подцепила этих двух дамочек? — спросила я. — Они же точно нездешние?..

Люси задвинула перепелов в горячую печку и принялась взбивать картофельное пюре.

— Биргит с некоторых пор живет здесь, в Вайнхайме. Муж вечно в разъездах, в командировках, дочка учится в Канаде. Ей одиноко, она решила вспомнить юность — пошла петь в хор, где поет мой Готтфрид, чтобы с кем-нибудь познакомиться. А он случайно узнал, что она сто лет назад училась вместе с Райнхардом в университете.

— А вторая?

Люси вложила мне в руки блюдо с салатом.

— Неси, — был приказ, — я сейчас приду. Но я стояла как вкопанная.

— Ну ладно, — Люси сбросила фартук, — Миа — близкая подруга Биргит, сейчас у нее в гостях. Не могли же мы пригласить только одну Биргит? Вот мы и позвали обеих. Муж Биргит сейчас опять где-то в Китае.

— Миа замужем? — хотела я знать.

— Не знаю. Думаю, скорее, разведена, — отвечала Люси.

Мы вместе вернулись на террасу, одна с горячим, другая с салатом. Со всех сторон поднялся хвалебный гимн перепелам, похоже, и правда деликатес неслыханный. Потом гул восторженных голосов затих, публика заработала челюстями и примолкла. Тут я впервые обратилась к двум новеньким:

— Вы в фирме архитектурной работаете или сами по себе? Шесть пар глаз оторвались от тарелок и с любопытством уставились на нас. Первой заговорила Миа:

— Я переквалифицировалась в дизайнера по интерьеру. Мне безумно нравится. Женщине легче…

Биргит ее перебила:

— А я сдуру бросила университет, когда забеременела. Ну да, если мужу некогда присматривать за ребенком, другого выхода нет. Мне, конечно, сначала следовало диплом получить, а потом уже детей рожать.

Люси заметила строгим тоном:

— Но дочка-то ваша давно выросла. Почему бы тебе теперь…

Биргит замотала головой:

— Еще раз начинать учиться — я не потяну. Мне бы лучше какую-нибудь немудреную работку, не для денег, а так — для удовольствия.

Скажите пожалуйста! Небось муж всегда целую кучу денег зарабатывал, жила, горя не знала. А теперь размечталась, самореализации захотелось…

Все снова принялись за еду, я озлобленно шпионила направо и налево, несла всякую ерунду, невпопад отвечала на чьи-то бессмысленные вопросы. Люси то и дело бегала к своей годовалой Еве, та температурила. Дизайнер по интерьеру Миа, которая, кажется, владела магазином элитной мебели, рассказывала Райнхарду о своем новом изобретении: ей в последнее время особенно удавались кованые железные стулья, у которых сиденье состояло из переплетенных прутьев.