Натуралист в поиске (Записки ловца змей) - [58]

За змей, сидевших в ящиках, мы не тревожились. Ящики стояли в погребе, где было весьма прохладно. Осенние змеи уже нажировались и хорошо подготовились к зимовке, во время которой они не питаются, а живут за счет запасов жира. В таком состоянии змей можно держать без пищи до полугода.

Семь дней хмурилось небо. Когда же утром восьмого дня нас встретило голубое небо и ласковые лучи нежаркого солнышка, мы боялись потерять и минуту. Скорее на клюквенники! Гадюки попадались и на моховых болотах, и вокруг них. Как и весной, змеи лежали вдоль дорог, на просеках и по краю опушки леса. Как и весной, они выбирали места, обогреваемые солнцем. Но хорошая погода удержалась всего три дня, а потом опять наползли тучи. Все шло по календарю: конец сентября в Белоруссии — пора дождей. Оставалось поймать всего полсотни змей, но погода словно издевалась над нами. Едем на охоту — в пути светит солнце, приезжаем на место — набегают тучи и начинается дождь. Решаем переждать. Мокнем полдня. На небе ни единого просвета. Кляня погоду на чем свет стоит, возвращаемся домой — тучи рассеиваются, и на закате светит солнце. Мы злились, но наша злость делу не помогала.

Мы переселились поближе к месту охоты: заняли под жилье пустую избушку на кордоне в устье канала. Отсюда до клюквенников было всего полчаса быстрой ходьбы. Используя малейшую возможность при прояснении, мы бежали на клюквенники и, если успевали, то приносили несколько гадюк. Так прошла еще одна неделя. До выполнения плана недоставало всего двух десятков змей.

— Дядька, да не повесят же нас за эти два десятка! — убеждал я Илларионыча. — Ведь мы целое лето провели здесь. Сезон кончается. И ты, и я вымотались и устали. Поедем домой!

Дядька остался верен себе: — План есть план; пока ящики не будут заполнены, будем ловить! Я не хочу быть похожим на хвастунов из второй бригады!

Октябрь. Глубокая осень. По утрам холодная роса не высыхает до полудня. В самые погожие дни солнце, правда, еще греет, но это тепло так не похоже на летнее. Березки и осинки, словно модницы, сменили наряды, украсив лес желтыми и красными узорами. Трава пожухла и пожелтела. Воздух прозрачен и чуть пахнет горчинкой увядших листьев. По утрам и вечерам на березах сбивчиво бормочут тетерева. Птицы летят на юг. Ночью с неба доносится свист множества крыльев. Днем вдалеке от берега зеркало озера сплошь покрыто серыми черточками. Это отдыхают перелетные утки. Гадюки встречаются все реже, и то только в самое теплое время дня. Они ленивы и неосторожны. В мешке не бьются, а едва шевелятся.

Последняя неделя сезона была очень тяжелой. Почти каждый вечер мы приходили с пустыми мешочками. Когда возвращаешься с удачной охоты, даже после самого напряженного дня усталость чувствуется меньше. Пусть плечи оттягивает тяжелый рюкзак, где уложены мешочки со змеями, и ноют ноги, ведь за день протопчешь не одно болото и прошагаешь по кочкам и мягкому мху не один десяток километров, путь к месту ночлега даже приятен. Идешь и думаешь: «Вот уже кривая сосна, от нее до кордона всего три километра. Пустяки! Скоро будем дома!»

Когда же за спиной пустой рюкзак, где болтается только аптечка, а большую часть дня ты просидел у костра в ожидании прояснения, тот же путь долог и мучителен. Плетешься, спотыкаясь о кочки и корни, и думы в голове совсем другие: «Черт побери! Это только кривая сосна! До кордона еще целых три километра! Когда же мы наконец доберемся до дома! А там еще и ужин варить нужно!»

Хоть и спали мы долго, но утром подниматься не хотелось. Угнетала сама мысль о том, что и сегодня придется безрезультатно протаптывать болота. Сказывалась усталость, вызванная продолжительной напряженной работой: в этом сезоне я был на отлове полгода, а Илларионыч и того больше.

К счастью, все на свете имеет конец. Пришел конец и нашим страданиям. После трех погожих дней мы неожиданно наткнулись на скопление гадюк. Было все так, как нам говорили и лесники, и егеря, и местные жители: на каждой кочке лежало по змее. Два десятка змей мы собрали за полчаса. Можно было бы и еще искать и собирать змей, но мы не стали этого делать, а сложили свою добычу в рюкзак и уселись на поваленной ветром сосне.

— Завтра утром едем в Выгонощи, к обеду будем в Телеханах, вечерним рейсом улетим в Минск, послезавтра будем дома! — сказал Илларионыч.

Я не ответил. Странное дело, еще утром я мечтал о том часе, когда мы покинем надоевшие болота, а тут вдруг стало жалко с ними расставаться.

— Ты чего загоревал? — спросил Илларионыч.

— Да так. Сам не пойму.

— Бывает, — заметил Илларионыч и тоже замолчал. Долго сидели мы молча. Светило неяркое ласковое солнышко. Легкий ветерок холодил щеки. Пахло багульником. С березки слетел желтый лист. Где-то постукивал дятел. Вдруг откуда-то из вышины еле слышно донеслось: «Кру — кри! Кру — кри! Кру — кри!»

Мы оба задрали головы. Высоко, под самыми облаками, плыл клин журавлей.

— Пора и нам в теплые края, — вздохнул Илларионыч, — пошли, Алеша!

Прощай, Полесье! Мы летим домой!

«Антон» (Ан — 2) летит низко, и нам хорошо видны и широкие луга, и высокие сосновые боры, и темные еловые чащи. Под нами проплывают полноводные реки в низких берегах. Блестят синие чащи озер в разноцветном окаймлении осенних лесов, с рябью от тысяч перелетных уток на зеркале. Каналы, разрезающие леса и луга, словно гигантские линейки.