Natura bestiarum - [56]

Склонившись к темным недрам мешка ближе, Курт потянул носом, вдохнув сырой, даже чуть затхлый запах, и, помедлив, снял перчатку, проведя пальцами по тугим волокнам. Веревка была влажной. Итак, все же это весьма важный в их обиходе предмет; предмет, часто используемый для какой-то надобности, причем приложенный к делу не далее как сутки назад — быть может, минувшей ночью. И применен он был вне стен этого дома.

Уложив все, как было, Курт поднялся на ноги, оглянувшись на краснеющую углями жаровню, что должна была бы нагревать комнату, на дверь, едва не захлопнутую сквозняком при его входе сюда, на окно, занавешенное одеялом, и медленно приблизился к нему, чувствуя на щеках все более ощутимое стылое дуновение. Одеяло было прикреплено к вмонтированному в стену тонкому пруту, где летом наверняка помещалось нечто вроде занавески, ограждающей комнату от солнечных лучей; сейчас плотная ткань должна была ограждать ее от стужи, однако так, вблизи, здесь невозможно тянуло холодом.

Курт приподнял край одеяла, набросив его на вделанный в стену прут, и пригнулся ближе, осматривая окно. Даже в этом слабом алом полусвете виделось отчетливо, что рама когда-то была закреплена по-зимнему, как и везде в этом трактире — щели прежде были тщательно проконопачены и замазаны смолой, однако сейчас смоляная прослойка была удалена вовсе, а некогда туго скрученная пакля топорщилась оборванными нитями, явно не раз извлеченная и вставленная обратно. Снимать раму и открывать ставню, обследуя карниз с наружной стороны, он не стал — объяснение всему было вполне очевидным и без того. Опустив одеяло в прежнее положение, Курт отступил от окна, оглядев комнату последним беглым взглядом, и тихо, осторожно прикрыв за собой дверь, вышел в коридор.

Помощник, когда он спустился в трапезный зал, сидел напротив Амалии, что-то говоря вполголоса; та внимала участливо, и на лице застыло выражение крайнего сострадания. Наверняка ради того, чтобы прикрыть ему спину, Бруно использовал самое безотказное оружие в данной ситуации — довольно болезненную для него тему своей утраченной семьи; собеседника, выворачивающего душу, нельзя просто перебить, такой разговор нельзя внезапно оборвать и уйти. Не слышимый Курту рассказ даже Хагнер слушал внимательно, уже не одаривая повествователя прежними враждебными взорами, однако что-то в его взгляде все же было не так, отчего-то этот взгляд ускользал в сторону, словно мысли подростка были и здесь, и в то же время где-то вдали от этого места, этих людей и себя самого.

Когда Курт приблизился, помощник смолк, обернувшись и глядя с выжиданием; помедлив, он присел рядом, исподволь оглядевшись вокруг в поисках излишне заинтересованных взглядов, и, не найдя таковых, негромко распорядился:

— Поднимитесь наверх. Сейчас. Вы оба. Есть разговор.

— Не может быть, — чуть слышно, растерянно проговорил Бруно, и Амалия настороженно замерла, точно застигнутая в своем хрупком гнезде луговая птица.

— Что стряслось? — спросила она тихо, метнув напряженный взор в сторону сына. — Что-то произошло? Почему только мы?

— Не разводи панику, — произнес Курт, все так же не повышая голоса и удерживая на лице безучастное выражение скуки. — Не здесь. Ни к чему вам привлекать к себе внимание. Верно, Макс? Поднимитесь, — повторил он, когда парнишка, не ответив, лишь устало опустил веки, точно странник, достигший, наконец, предела своего пути. — Нам надо поговорить. Идите первыми и ждите в вашей комнате. Мы подойдем через минуту; и, надеюсь, глупостей вроде запертой двери и побега через окно вы не выкинете.

— Бежать поздно, майстер Гессе, — просто отозвался Хагнер, потянув остолбеневшую мать за локоть, когда та не двинулась с места: — Идем, мам. Он все верно сказал. Идем.

— Что вы… — начала та, и парнишка оборвал ее с мягкой твердостью:

— Не здесь, мам. Пойдем.

— Что происходит? — требовательно выговорил помощник, когда оба скрылись наверху. — Что ты нашел? Что с парнем?

— Пока не могу сказать, — отозвался Курт, снова оглядывая постояльцев, занятых, как и прежде, собственными мыслями. — Одно точно: кто-то из них или они оба выбираются наружу через окно в их комнате. Или впускают кого-то через это окно. Для чего, кого, кто — пока не знаю, но, судя по настрою парня, он намерен меня просветить. Что бы ни происходило, ему это, наконец, встало поперек глотки. Это обнадеживает.

— Только не пори горячку, — попросил Бруно тихо. — Выслушай их.

— Было ли хоть когда-то, чтобы я не дал высказаться? Не выслушал оправданий?

— В том, что ты справедлив, я не сомневаюсь. Сомневаюсь в том, что будешь милосерден.

— Полно тебе. Сейчас я дал им целую минуту для того, чтобы освоиться с мыслью о предстоящем признании, успокоить друг друга и обсудить, что они должны будут мне сказать. И без того я в некотором роде сделал им поблажку. Чего еще ты от меня хочешь? Чтобы я, если на их совести обнаружится немыслимое прегрешение, отпустил их восвояси?

— Нет, — с усилием отозвался помощник, и Курт вздохнул, поднимаясь:

— Пойдем. В конце концов, нам еще ничего конкретного не известно; как знать, быть может, у кого-то из них попросту нездоровая зависимость от бега босиком по снегу. Посоветуем им найти хорошего лекаря и забудем обо всем.