Natura bestiarum - [107]

— Он в должности помощника следователя, — возразил Курт. — Это означает, что ожидать — следует. Так, на будущее, говорю это для тех, кто все еще никак не может успокоиться, Феликс.

— Откуда они узнали, что вы — инквизитор? — задумчиво спросил Карл Штефан. — То есть — их главный видел вооруженных людей, сталкивался с ними, но — Знак-то у вас, майстер инквизитор, под одеждой, не виден. Откуда они узнали, что вы из Конгрегации?

— Молот Ведьм личность известная, — пожал плечами охотник, тоже присев напротив Хагнера и глядя на него с подозрительным ожиданием. — Быть может, узнали по описанию…

— Это вряд ли, — возразил Курт уверенно. — Слишком малое время мы с ним могли друг друга разглядывать. Скорее, дело было иначе: Амалия сказала ему.

— Думаешь, выпытал?

— Нет, — вздохнул он, — думаю, не так. Она попыталась уговорить его отступиться (а для чего еще она пошла к нему?), он уперся. Быть может, как и эта его подручная, упомянул о том, что от своей сути его сын никуда не денется, на что она в простоте душевной возразила, что теперь он под покровительством Конгрегации, уже под присмотром инквизитора, который будет блюсти его нравственную чистоту. Могла даже упомянуть, под присмотром какого именно инквизитора… И Бог знает, что еще она ему наговорила. Бывает, в порыве чувств люди говорят такое, чего никакими пытками не добьешься.

— На их месте, — заметил Карл Штефан, — я бы не пытался заслать этакого агента, на их месте я бы подпустил матушку к дверям — уж ей-то открыли б.

— Она бы не пошла.

Голос Берты Велле снова заставил всех вздрогнуть — до этого мгновения о ее существовании, кажется, все просто забыли. На трактирщицу, стоящую в дверях кухни, постояльцы обернулись разом, и та повторила чуть слышно:

— Она бы не пошла. Какая мать стала бы подвергать ребенка опасности? Она, когда уходила, знала, что не вернется.

— Возможно, — согласился Курт во всеобщей тишине. — Или, как знать, Амалия сказала ему нечто такое, за что он в приступе озлобления убил ее на месте, и тащить к двери даже насильно стало просто некого.

— Ради нее же самой надеюсь, что именно так и было, — вздохнул Ван Ален.

Мария Дишер всхлипнула уже во весь голос, не сдерживаясь, и охотник, вздохнув, поднялся, подойдя к ней и обняв за плечи.

— Ну, брось, — утешающе произнес он, — все будет в порядке. Уже поздно, ты устала; ложись и отдохни, хорошо?

— Ни за что, — сквозь плач выговорила Мария, — я не останусь в комнате одна. Лучше я здесь.

— Здесь будет жарковато, — возразил охотник, и она отмахнулась:

— Пусть. Зато здесь люди… И я смогу, может быть, что-то сделать, чем-то помочь, чтобы все это кончилось…

— Это кончится, но ты ничем не поможешь… — начал торговец, и запнулся, когда Ван Ален молча повернул к нему голову.

— Началось, — сдавленно вымолвил Хагнер, охотник распрямился, отстранив девушку от себя, и сделал шаг вперед, не отрывая от него похолодевшего взгляда.

— Слушайте, может, впрямь убрать его подальше? — предложил Карл Штефан. — Ну, в комнату, что ли…

Ему никто не ответил — все, застыв, смотрели на Хагнера, напрягшегося, точно все его тело свела внезапная судорога. Лежащие на столе ладони сжались в кулаки, царапнув ногтями по затертому старому дереву, из груди прорвался не то болезненный стон, не то рык, и торговец вскочил с места, попятившись к стене.

— Вы же сказали — этого не случится! — сипло выкрикнул он. — Ваши ухищрения не помогают, сделайте что-нибудь!

— Этого не случится, — подтвердил Курт уверенно и, придвинувшись к Хагнеру ближе, взял его за локоть, встряхнув. — Макс!

— Мне больно, — проговорил парнишка с усилием, не поднимая головы, опущенной почти к самой столешнице. — Он прав — не помогает… напрасно все это…

— Макс! — повторил он строго, стиснув пальцы на его локте. — Посмотри на меня.

Хагнер еще мгновение сидел, не двигаясь, вжавшись сам в себя, и медленно, с усилием поднял голову. Радужка серых глаз была окрашена в ореховый цвет, и отражение пламени светильников горело в зрачках чуть ярче, чем должно быть, но никому больше этого было не видно, а потому никто не вздрогнул и не ахнул в испуге, и Курт сохранил лицо бесстрастным.

— С тобой ничего не происходит, — произнес он размеренно, не отрывая взгляда от коричневых глаз перед собою. — Ничего.

— Ломит кости, — с болезненным хрипом возразил Хагнер. — Мышцы словно в огне. Я с трудом дышу. Происходит.

— Нет, — повторил Курт твердо. — Послушай меня: с тобою ничего просто не может произойти. И сейчас ничего нет.

— Мне больно, — повторил парнишка, едва шевеля стиснутыми губами; он кивнул:

— Разумеется. Сейчас ты пытаешься сделать то, чего сделать не можешь.

— Я не пытаюсь…

— Верно; твое тело просто отзывается на то, что велит твой разум — а разум готовится к привычному действу. Просто ты привык, что так случается, просто знаешь, что в эти ночи, в этот час это совершается всегда, и теперь ты ждешь этого. Не жди. Ничего не будет.

— Я ведь не могу ощущать то, чего нет.

— Если я завяжу тебе глаза, — терпеливо и спокойно произнес Курт, — прикоснусь к коже куском льда и скажу, что это раскаленный металл, ты ощутишь ожог. И он даже может проступить на коже. Поверь на слово эксперту в таких делах — подобных случаев тьма; наш ум волен вытворять с нашим телом, что ему заблагорассудится, порою удивительные вещи. Макс, послушай: я сижу напротив и смотрю на тебя. Я не вижу ничего. Никаких изменений. Глубоко вдохни, успокойся и подумай. Посмотри — никто не кидается бежать, девушка не визжит, наш проповедник не молится громогласнее обыкновенного, а главное Ян не порывается схватиться за оружие. Вот так, — одобрил он, когда Хагнер медленно, с напряжением, перевел дыхание. — Посмотри на свои руки, они прямо перед тобой, — продолжил Курт в прежнем спокойном тоне. — Это руки человека; не изменилось ничего. Ведь я уже видел, как это бывает, и, Макс, прошлой ночью это заняло меньше минуты. Будь что-то на самом деле, а не только в памяти — и это уже было бы заметно.