Наташа и Марсель - [45]

Победа и Вечность — удел избранных. Вот Жанна держит древко знамени во время коронации дофина Карла в Реймсе, и тут воображение Шуры начинает бунтовать, призывая в союзники справедливость и здравый смысл. Разве дофин Карл — это не подлое ничтожество, скрывшееся от борьбы среди праздной роскоши своего дворца в Шеноне? Так можно ли было довериться этому ничтожеству и оказаться в «компьенской западне»?

Зов справедливости так же вечен в памяти человечества, как вечны в ней действительные исторические факты. Как вечно и неугасимо борение добра и зла.

А те допросы, сладкоречивые увещевания церковников и пытки в подземельях инквизиторов? Неправое судилище в Руане и казнь — кого они, ничтожества, казнили?! Кого решились после казни проклинать? Да где же справедливость? Где?!

«Так было», — утверждали исторические факты.

Воображение Шуры представляло центральную площадь в Руане, близ старого рынка, откуда с пламенем костра ушла в бессмертие Орлеанская дева. И Шура, глотая слезы, ощущала ее боль и видела в судьбе Жанны воплощение великого подвига, а подвиг всегда остается бессмертным…

Но Жанну сожгли, а те триста церковников, которые ее мучили, погубили и даже в пламени сгоревшую продолжали проклинать — история определила им бесславие и позор, но это случилось в будущем, а жили они в довольстве и после руанской казни. Какое право имели они, палачи, гибелью невинных утверждать свою несуществующую правоту и наслаждаться благами жизни?

Пока еще неясное, интуитивное, в Шуре возникло представление о ненависти:

Теснится жалость в душу мне; рука, готовясь

Сразить живущее создание, трепещет,

Как будто храм божественный ниспровергая;

Один уж блеск изъятого меча мне страшен…

Но только повелит мой долг — готова сила;

И неизбежный меч, как некий дух живой,

Владычествует сам трепещущей рукой.

Где появилась на свет Жанна д'Арк? В деревне Домреми, недалеко от Саргемина. Через полтысячи лет в этом лотарингском городке родился Марсель Сози, который будет говорить ей, подпольщице Наташе, такие же взволнованные слова, которые она, студентка Борисовского педтехникума Шура Курсевич, читала в романтической трагедии Шиллера. А потом в стенах вражеской темницы, где она ожидала свою смерть, Марсель подарит ей старинное фамильное кольцо, признается в любви и назовет священным именем Жанны д'Арк. Ибо многое, что пережила девушка из Домреми, довелось испытать и ей, подпольщице из Смолевичей. А выжила она лишь по стечению невероятных случайностей и потому, что «на войне, как на войне».

Если бы каждый знал свою судьбу… Во всяком случае, когда после представления «Орлеанской девы» в зале гремели аплодисменты и Шура Курсевич, счастливо краснея, раскланивалась перед зрителями, даже отдаленно представить, что будет в ее судьбе через несколько лет, она не могла.

Отыскав укромное место за сценой, Шура долго сидела одна.

— Выходишь из роли? — участливо спросил Дмитрий Фомич и кивнул на стоящего рядом жгучего брюнета:

— Знакомься, мой друг и однокашник по институту Петр Игнатович Борисенко. Работает в Минске и…

— Мне понравилось ваше исполнение… — просто сказал брюнет. Немного помолчав, он добавил: — Ваша сопереживательная искренность… И главное — вы…

Для начала знакомства это было дерзостью. Уже познавший характер Шуры, Дмитрий Фомич с интересом ожидал, что будет дальше. Но та никакого значения словам Борисенко поначалу не придала, потому что в этот момент случилось что-то очень для нее важное, а что именно, она не могла понять и сама. Просто Шура подумала, что жених Жанны д'Арк, если он, конечно, достоин ее, мог бы походить вот на этого красавца брюнета. Высокий, стройный, две темные ночи в глазах, а брови… Такие, кажется, зовут соколиными. Но главное, что сразу отметила про себя Шура, красота этого брюнета была мужественной, лицо смотрелось волевым, и во всем облике Борисенко она почувствовала обаяние, силу решительного и умного человека.

Выдержав паузу и ничего не понимая, Дмитрий Фомич растерянно предложил:

— А в общем, Шура, давайте вместе называть моего друга просто Петром. Вы согласны?

— Согласна, — и тут же усмехнулась: — А может, назовем вашего друга просто Петенькой? Или Петрушей? Давайте решим, как будет лучше: Петенька или Петруша?

Густо покраснев, Борисенко закинул голову и прищурил большие черные глаза: лицо его, перестав быть задумчивым, сделалось надменным, в углах четко очерченного рта чуть заметно дрогнула обида. Сделав над собой усилие, он признался:

— Я был нескромен. Извините.

«Сумел побороть себя, — обрадовалась Шура. — Какой же он молодец! И сила характера у него добрая, справедливая…»

На лице Борисенко заиграла обаятельная улыбка, и он предложил:

— Давайте познакомимся? Меня зовут Петром… Она протянула руку:

— Шура.

Втроем они бродили по вечернему Борисову, и Дмитрий Фомич по-немецки говорил, а потом, переводя, по-русски декламировал стихи своего любимого поэта:

«Айн фихтенбаум штейт айнзам им норден ауф калер гё…»

На севере диком стоит одиноко

На голой вершине сосна,

И дремлет, качаясь, и снегом сыпучим

Одета, как ризой, она.

И снится ей все, что в пустыне далекой —