Наташа и Марсель - [26]

Тогда она только порадовалась своему открытию, не больше, а все остальное пришло к ней позже, когда после его отъезда узнала, что он серьезно болен и неизвестно, сколько еще месяцев или сколько лет отделяют этого загадочного человека от порога смерти.

Из недавнего послеобеденного разговора в квартире Деминых Генриетта убедилась, что свою судьбу Командир знает и к неизбежному идет сознательно, творя повседневные дела на пределе уходящих сил. Никто и ничто, кроме смерти, не сможет оторвать его от дел и людей, которым он служит. Драма и рок живут внутри этого человека, и самое страшное заключается в том, что ни ей и никому другому помочь ему не дано…

Попив соки, они вышли из уютного магазинчика и, оставляя за собой на аллее фантастические тени, окунулись в разноголосье звуков, заполнившее особенно людный в эту пору Партизанский проспект. Трое молчали, и каждый, по-своему беспокоясь, думал о Командире.

А Генриетта еще и казнилась за те неладные слова, что сказала невпопад тогда, в майском Орадуре.

…Проехав от Лиможа 22 километра, они вернулись в минувшую войну. Какие-то мгновения до этого весенний луг, ликуя, полыхал зеленым дымом, а поле улыбалось солнцу весенними строчками хлебов. И вдруг за этой праздничной красотой, черным взрывом по белому щиту — две надписи: «Орадур-сюр-Глан» и требовательное, криком боли, как приказ: «Помни!» А дальше — обгорелые, заросшие бурьяном и крапивой развалины мертвого города.

Поэтическое название — Орадур, плакучие ивы и тополя по берегам тихоструйной речки Глан, и на месте окон — черные глазницы по фасадам скелетов-домов, и две ржавые полосы трамвайной линии посередине широкой улицы, давным-давно уже ведущие в Никуда.

На всех колокольнях Франции красуется маленький галльский петушок — в Орадуре он сгорел вместе с жителями, а у обожженной церкви врос в землю оплавленный колокол, набатным молчанием обращаясь к памяти живых. У колокола они увидели старенький автомобиль, у раскрытой дверцы которого стоял высокий седой человек. Наклонив голову, он представился:

— Жан Лемо.

Услышав русскую фамилию, захлопнул дверцу автомобиля и, внимательно глянув на Демина, продолжал:

— Я родом из Орадура и навсегда запомнил ту субботу 1944 года. Среди погибших была и моя четырехлетняя сестра…

Вместе с Жаном Лемо они медленно шли вдоль трамвайных путей, и гулкое эхо шагов стреляло в мертвую тишину.

— А что делали вы в ту субботу? — спросил Жан. — Вы, мадам…

— Оплакивала павших братьев.

— А вы, господа?

— Вели бои, окруженные карателями в болотах у озера Палик.

— Где это озеро Палик?

— В Белоруссии. Мы сражались в рядах партизанской бригады «Смерть фашизму», — пояснил Марсель. — Я волонтер Сози, а это товарищ Демин, мой русский командир.

— Орадур — сестра белорусской Хатыни. Значит, мы поймем друг друга. — Жан Лемо немного помолчал: — Вы хотите знать, как все это было? Это случилось после высадки союзников на Атлантическом побережье Нормандии…

Гитлеровское командование издало тогда приказ о массовом уничтожении мирных жителей «в устрашение другим». В городе Тюлле палачи из дивизии СС «Райх» повесили 99 заложников. Подразделения этой дивизии устроили массовые казни в Джамайлате и Аржетоне-сюр-Крез. А десятого июня головорезы полка «Фюрер» оцепили Орадур.

642 мирных жителя, согнанных на главную площадь, разделили на две группы: мужчин расстреляли в каменных амбарах, пятьсот женщин и детей сожгли в церкви. Только Маргарет Руфанш чудом удалось выбраться из огня, сейчас она живет в построенном неподалеку новом Орадуре.

— Вспоминая детство, — продолжал свой рассказ Жан Лемо, — я вижу мать всегда в черном: она носила траур до своего последнего дня. Взгляните сюда, на эту церковь и этот могучий дуб — они ровесники Великой Французской революции, свидетели тех страданий, которые потрясли мир. Много лет дуб казался погибшим, и, наконец, этой весной он вновь зазеленел. Среди этих развалин, над прахом жертв нацизма зеленый дуб олицетворяет жизнь! А развалины Орадура сохранены в назидание потомкам — живые закрывают глаза мертвым, мертвые открывают глаза живым…

Потом Генриетта не смогла объяснить себе, зачем тогда так некстати и неудачно прервала рассказ Жана Лемо, заученно, как декламировала в монастырской школе когда-то в молодости, сказав:

— Когда кажется, что Франция уже погибла, ее спасает чудо, как это было с Жанной д'Арк. Прошла половина тысячелетия, и величие Франции спасает мир от нацизма. Париж становится свободным во имя того, чтобы освободилась и залечила раны Россия. Заря Победы взошла над полями моей родины и принесла избавление России…

— Какая чушь! — взорвался Жан Лемо. — Политика не ваш удел, мадам!

— Но Шарль де Голль… — не сдавалась Генриетта.

— Тогда послушайте, мадам, и постарайтесь понять, что говорил наш де Голль после позорной капитуляции в июне сорокового года: «Исход этой войны не решается битвой за Францию. Это мировая война. Невзирая на все ошибки, промедления, страдания, в мире есть средства, достаточные для того, чтобы в один прекрасный день разгромить наших врагов».

— Он имел в виду нашего американского союзника…