Настоящик - [24]

Но прошел август, сентябрь, по речкам ледок захрустел, кое-где и встал крепко, а начальство про амнистию – ни гу-гу. С них станется, что и притаили от Сталина списки. Больно уж много народу отпускать придется, как бы не вышло нагоняя за такие посадки в военное время. Закряхтели зэки, заволновались – ох, обнесут, забудут, затусуют дела по ящикам! Сгноят живьем в тундре, и концы в воду!

Больше всех Гошка Сухотин, автомеханик, переживал. До посадки было у него две медали – за отвагу и за оборону Советского Заполярья. Со всех сторон был Гошка герой, хоть и хлюпик – соплей перешибешь. Да попал раз под горячую руку в морозную пору. Четыре дня дивизия на марше снег месила, а на пятый – приказ: разворачиваться в оборонительную. Чистое поле кругом – ни теплячка под картером развести, ни керосину для лампы достать. Комдив ярится, кулаками машет – дай да подай ему электричество в штабную палатку, а ни одна станция не дышит – дизеля на морозе не заводятся. Ну и загремел Гошка в трибунал, из всех механиков – один. Нашли крайнего, кого не жалко. Да еще как хитро перекосило судейскую канцелярию – в штрафбат не послали, а выписали десятку по пятьдесят восьмой, как вредителю...

Когда замаячила весть об амнистии, Сухотин чуть не в пляс пустился – уверен был, что его, хоть не с орденоносцами, но вторым эшелоном обязательно выпустят, ведь не виновен он ни на полпальца – дураку понятно! Тем более Сталину...

Однако вот подзамялось дело. Гошка сам не свой ходил, пятый угол искал, почернел, доходить совсем с горя начал и однажды даже надзирателю в сердцах крикнул, мол, боитесь вы, кабы в Кремле про ваши дела не узнали! Еле отлежался потом... А тут и зима пришла, октябрь. Бураны зарядили.

И вот как-то метельным таким утром довелось нам троим – мне, Гошке, и Саньку Вакуленко, тоже из нашей бригады, слегка у повара подшестерить – тащить из зоны в зэковскую кухню на руднике всю сменную пайку – четырнадцать буханок, да крупу, да соль, да гидрожира полкило в котелке. Нелегка поклажа, однако за право нести мешок и драки бывают. А как же! Человек при кухне – это кум королю и сват министру. Совсем дураком надо быть, чтоб в такой счастливый день голодным спать лечь.

Понятно, поставили нас в переднюю шеренгу, чтобы конвою виднее, да и свои сзади приглядят, не дадут погужеваться в дороге. Каждому ведь хочется пятерню в мешок запустить и горстями крупу в рот сыпать, потому и следят друг за другом надежнее вертухая. А буран завывает!

– Шире шаг! – начальник командует. – Не растягиваться!

Сам бы попробовал – с мешком на плечах да без дороги. Сугробов намело так, что не поймешь, где шоссейка, а где целина. Спины передних конвойных поначалу еще маячили, а как вышли в чистое поле – все, марево непроглядное.

– Не отставать, мать вашу! – орет начальник, волнуется.

Зря только глотку надсаживает. Вряд ли кто его слышит дальше нашей шеренги. У бурана-то глотка позычней будет.

– Да вы что, сучье племя?! Прятаться?! – голос, вроде, близко, а человека не видать. – Передняя шеренга! Бегом! Пристрелю!

Припустили бегом. Черт его, шального, знает. И правда еще пальнет с перепугу. Бежим, бежим, боками друг о друга тремся, чтоб не потеряться, мешки на спинах прыгают, котелок звенит, хлебушек, только из хлебопечки, так щекотно через дерюжку попахивает – аж брюхо сводит! Но что за напасть – не можем нагнать конвой!

– Стой, мужики! – ору. – Куда-то нас не туда понесло!

Но Гошка машет уверенно, за мной, мол, не боись. Пробежали еще шагов пятьдесят. Нет, явно дело нечисто. Остановились, оглянулись – и задних не видно. Ждали, ждали – не нагоняют!

– Эй, – зову, – гражданин начальник! Мы заблудились!

Вдруг Гошка меня в бок как пихнет!

– Молчи!

Мы с Саньком на него уставились.

– Почему?

– Вы что, не понимаете? – мешком тряхнул. – У нас жратвы на месяц! Ходу даем! Воля сама под ноги ложится!

Я даже растерялся.

– Это – воля?! Занесет в сугробе, так что ни одна собака не отроет!

– Вот и хорошо, что не отроет! – Гошка рад. – И след не возьмет! Когда и двигать, как не в такую погодку! Пока погоню снарядят, мы уж на полпути будем!

– На полпути – куда?

– Я уж знаю, куда! – кричит в ухо. – Доведу, не сомневайтесь!

Я на Санька посмотрел, вижу, мнется.

– В тундре смерть верная. Лучше вернуться...

– Куда вернуться?! – Гошка чуть не плачет. – Думаешь, лейтенант тебя караваем встретит?!

И, будто в ответ, сейчас же откуда-то – тра-та-та-та! Очередь.

– Вот тебе каравай! – Сухотин плюнул в снег.

– Да это они сигнал подают! – не сдавался я. – Поняли, что мы заблудились. Пошли!

– В кондей посадят, – вздохнул Санек. – У них и в погоде зэк виноват...

И тут к вою ветра прибавился тошный такой посвист – с фронта я его не слышал. По над головой так фить-фить. И снова глухо простучала вдалеке очередь.

– Сигнал подают?! – гаркнул Сухотин. – Да они палят от пуза веером, лишь бы нас положить!

Тут уж переминаться с ноги на ногу некогда стало. Подхватились и бежать. В какую сторону – неведомо, лишь бы от пули уйти...

Пурга утихла только на третий день. Солнышко проглянуло, идти стало легче. До тех пор, как ни старались, не столько шли, сколько отсиживались в норах под снежными застругами, жгли стланик да ольху, дремали, угревшись кое-как в берлоге.