Настоящая радуга - [47]

В Англии он провел полгода и после этого окончательно поверил в свои силы. Теперь у него были связи с эсперантистами в самых разных странах, было знание английского языка, появилось и умение обходиться в любом месте без помощи посторонних.

И вот, вернувшись в Москву и выступая вечерами в оркестре, Ерошенко принимается за японский язык. Он определил себе следующую цель — Японию.

Основной задачей предстоящего путешествия в Японию он по-прежнему считает ознакомление с методами обучения слепых. Он желает впитать максимум информации для того, чтобы, вернувшись на родину, организовать школу, в которой бы использовались все лучшие достижения педагогики. И если взглянуть на всю последующую деятельность Ерошенко именно с этой точки зрения, станет яснее и его собственная эволюция.

В Токио, куда Ерошенко приехал в 1914 году, за несколько месяцев до начала первой мировой войны, он поступает в Токийскую школу слепых и овладевает там искусством массажа — традиционного занятия слепых и Японии. Но массаж — дело второе. Ерошенко не только учится. Общительный, никогда не унывающий, открытый, он умеет привлекать к себе людей. Японский язык он пока знает неважно, хоть и учится ему упорно и уже через год будет владеть им настолько, что сможет писать на нем рассказы. Рядом с ним всегда можно увидеть молодых художников, писателей, радикалов. Причиной тому и его гитара, и его песни, и его рассказы, и его душевная одаренность. Ерошенко вскоре становится настолько известной фигурой в Японии, что, когда в 1915 году туда приезжает Рабиндранат Тагор молодой русский на равных вступает в дискуссию с великим писателем и мыслителем. Он осмеливается оспаривать утверждение Тагора о том, что индийским цивилизация в отличие от западной духовна. Дискуссии эта интересна нам не сама по себе, а тем, как далеко ушел Ерошенко, которому к тому времени исполнилось двадцать шесть лет, от юноши-гитариста, выступавшего с оркестром слепых. За пять лет он превращается в широко образованного, самостоятельного в суждениях и даже, скажем, влиятельного человека.

И не удивительно, что он обращается к литературе. После поездки на Хоккайдо в 1915 году Ерошенко опубликовал два первых рассказа. Рассказы были поэтическими, грустными, и писатель обратил на себя внимание. Интересно, что с тех пор, хоть он еще и не написал ни одного стихотворения, его стали называть поэтом. (Стихи он станет писать потом, но лишь несколько из них сохранится и будет найдено в журналах.) И всякий кто писал о пребывании Ерошенко в Японии и Китае, сопровождал его имя эпитетом «поэт». И Ерошенко с этим не спорил. Он ощущал себя поэтом.

Так прошло два года. И вдруг Ерошенко объявил друзьям, что вновь отправляется в путешествие.

— Я прирожденный бродяга, — говорил он. — Я должен идти и идти. И видеть.

Он любил это слово «видеть». В июле 1916 года Ерошенко сел на пароход, отплывавший в Сиам. План его был таков: пожить в Сиаме, где, по его сведениям, было очень плохо поставлено образование слепых, организовать там школу. Затем, если удастся, переехать с той же целью в Бирму, в Индию, побывать на острове Ява, заодно выучить тайский, бирманский и малайский языки, а потом уже вернуться домой, в Россию, закончив таким образом свое первое путешествие.

Действительность оказалась не совсем такой, как ее представлял Ерошенко.

4

Путешествие, начатое в июле 1916 года, привело Ерошенко в Юго-Восточную Азию. Если его пребывание в Японии можно считать первым этапом не только путешествия, как такового, но и первым этапом складывания характера и творческого лица Ерошенко, то жизнь в Сиаме, Бирме и Индии была вторым этапом пути, не менее важным в его биографии. К сожалению, об этом периоде его жизни очень мало известно. Пребывание Ерошенко в Бирме, интересующее нас в данный момент более всего, освещено и самим путешественником и его биографами, к сожалению, очень скудно. Сохранилось лишь несколько писем, записи народных легенд (большинство из них опубликовано в Японии и на русский язык так и не переведено), а также статья Ерошенко «Слепые Запада и Востока» о жизни слепых в разных странах, включая Бирму и Сиам. И все-таки даже немногие имеющиеся в нашем распоряжении факты представляют большой интерес и открывают новую главу в истории русско-бирманских отношений.

Полгода Ерошенко провел в Бангкоке. Что он делал там? Выучил тайский язык, обивал пороги учреждений и министерств, стараясь выколотить средства на специальную школу для слепых, записывал народные легенды и сказки, — в общем, был очень занят. И все-таки попытка создать школу в Бангкоке провалилась. Другой бы махнул на все рукой и, в лучшем случае объехав, что можно, пока есть деньги, вернулся в привычную Японию или поехал домой. Но Ерошенко за эти шесть месяцев завязывает знакомства среди учителей и миссионеров, бомбардирует письмами эсперантистов в разных странах и, хоть и не достает необходимых средств, получает нужную информацию: есть школа для слепых в Бирме, в портовом городе Моулмейне. Более того, ему предлагают возглавить эту школу. Дальнейшее пребывание в Сиаме становится бессмысленным. Ерошенко нужен другой стране, где его знания могут принести немедленную пользу.