Настоящая любовь - [58]

— Ну и как вам это чувство? Вам понравилось, что вы не властны над происходящим?

Помню, я подумала тогда: «Чтоб ты сдохла!» Будь оно все проклято, ведь не я же обманывала. Это не я вышла купить горчицы и не вернулась. Не я лгала, не я нарушала свои обещания, не я делала втихомолку то, чего не следует делать, я не хитрила и не мошенничала. Я ничего не разрушила — я не сделала ничего. Только покрасила кухню в великолепный желтый цвет и покупала корзины для носков своего мужчины. Если бы я контролировала происходящее, ничего этого не случилось бы!

В моей жизни был такой период, когда я проводила много времени в спорах, можно или нет выбросить из окна обезьяну. Окно, о котором идет речь, находилось на двадцать третьем этаже одного из многоэтажных общежитий в университете Пенсильвании — думаю, можно не упоминать о том, что это было в колледже — в общежитии квартирного типа, в комнате рядом с моей, где жили четверо парней, которые всегда оставляли входную дверь открытой, сунув в нее ботинок. Из этого самого окна выбрасывались разнообразные вещи, самой впечатляющей из которых был телевизор с девятнадцатидюймовым экраном, но об этом никогда не возникало никаких споров, поскольку никогда не возникало и вопроса о том, возможно или нет выбросить из окна телевизор. Они могли сделать это и сделали, а потом перешли к вопросу об обезьяне, который так и остался открытым. Даже сейчас возобновить этот спор проще простого, достаточно собрать вместе трех или четырех индивидуумов. При одном условии: одним из них должен быть Лайл Брэди. В университете Лайл Брэди считался личностью легендарной. Он вырос на молочной ферме в Западном Кентукки, учился на ветеринара и был знаменит фразой, которой начинал знакомство с девчонками: «Ты такая классная и чистая, как высокий стакан молока». Лайл был чрезвычайно уверен, что у обезьян колоссальные сила, рефлексы и воля к жизни. Собственно говоря, Лайл был совершенно уверен в том, что выбросить обезьяну из окна решительно невозможно, и, что еще более важно, никогда не уставал отстаивать свою точку зрения в споре. Он придумал несколько постулатов, с которыми согласились все. Обезьяна, о которой шла речь, должна была быть такого роста, чтобы, протянув руки в стороны, могла вцепиться в оконные рамы, она не должна страдать от каких-либо физических увечий или насилия, а именно: она должна быть зрячей, не связанной, не находящейся под воздействием наркотиков, ну и так далее. Но вы, например, могли несколько раз покружить обезьяну на месте, а потом вытолкнуть ее спиной вперед — это было бы справедливо. Или, скажем, можно было погасить свет. Можно было подождать, пока обезьяна заснет, или разработать какую-либо скоростную катапульту. В общем, вы понимаете, о чем я говорю. Как бы то ни было, мне всегда казалось, что если бы вы «хорошо вели себя» с обезьяной, если бы вы держали ее лицом к себе, ворковали бы с нею, как мать со своим дитятей, одновременно медленно приближаясь к открытому окну, а потом резко вытолкнули бы ее, обезьяна была бы настолько ошеломлена, что не успела бы схватиться за оконную раму и полетела бы вниз. До сего дня я настолько уверена в правильности этой стратегии, что мне иногда не терпится заполучить в свои руки настоящую обезьяну и испробовать на ней этот приемчик. Но не с двадцать третьего этажа, разумеется. Может быть, со второго.

Представьте себя на моем месте хоть на минутку. Одно из самых главных разочарований моей взрослой жизни стало вот каким: быть умной — еще не значит быть любимой. Я всегда и во всем полагалась на свои мозги, я всегда считала, что у меня есть надежная опора в жизни, потому что я была если не самой умной девчонкой в комнате, то, во всяком случае, той, кого непременно избрал бы в собеседницы разумный человек. Вот поэтому я решила, что это поможет мне и в любви. Но правда, истинная правда, которую я только начинаю прозревать, заключается в том, что быть умной и быть счастливой в любви — это две совершенно разные вещи. Полагать, что если вы хороши в одном, то непременно будете хороши и в другом, это примерно как считать, что всемирно известный жонглер окажется способным проводить операции на мозге. Мне только сейчас пришло в голову: я настолько старалась перещеголять Тома в уме и проницательности, что фактически перестала любить его. Я была так занята тем, что старалась превратить его из незнакомца в приятеля, из приятеля — в жениха, из жениха — в мужа, что перестала обращать внимание на чувства. Я думала, что для этого нужны мозги. Я думала, что для этого нужно умение. Я так увлеклась получением тактического преимущества, что перестала просто любить. В каком-то смысле я пыталась неожиданно вытолкнуть его из окна. А вы знаете, что бывает, когда вы так поступаете? Известно ли вам, с чем вы остаетесь в конце концов? Я скажу, кто вам достается.

Мертвая обезьяна.

Наконец я поняла, чего мне хотелось от Тома с самого начала. Я хотела, чтобы он остался. Я хотела, чтобы он остался навсегда.

Глава двадцать первая

Когда после разговора с Дженис Финкль я слезла с телефона, то пошла в ванную и нырнула под душ. Я была зла. Я была зла на Тома за то, что он написал номер телефона после инициалов, была зла на Дженис за ее предположения, что я пытаюсь властвовать над всем. Но сильнее всего зла на себя за то, что позвонила сестре Тома Трейси. Больше всего, впрочем, я была зла на Трейси, потому что знала: та расскажет Тому о моем телефонном звонке. Злилась на себя, поскольку ни за что на свете не смогла бы придумать разумного объяснения своему поступку. Я даже слегка злилась на Нину Пибл за ее решение устроить особенную вечеринку.