Настоящая леди - [15]

Себастьян щепетильностью, безусловно, не отличался.

– Простите, мисс Фэрчайлд, боюсь, что я вас не совсем понял.

Он готов был поклясться – она не заметила, как он подошел. Но тем не менее, увидев его, она не отпрянула. Нет, в выдержке ей все-таки не откажешь. Она сжала перед собой руки, пальцы были переплетены, как на молитве. Себастьян подумал, что такой неподвижности он не видывал и у монахинь. Зато ему случалось встречать монахинь, излучавших больше женственного тепла.

Мэри оглядела его равнодушно, и столь же равнодушно произнесла:

– Я, кажется, говорила не с вами, лорд Уитфилд.

Он картинно оглядел ступени лестницы, ведущей от открытой двери к ожидавшим экипажам. Всем своим видом демонстрируя, как он удивлен, что там никого нет.

– Сами с собой беседуете, стало быть? Все Фэрчайлды отличаются известной эксцентричностью, но все они, насколько я знаю, в здравом уме.

Мэри отвернулась и небрежно бросила через плечо:

– Значит, вы знаете о них не так много, как вам кажется.

– О, у меня еще будет масса возможностей узнать их получше. – Ему явно доставляло удовольствие напоминать ей об этом. – Ведь мы помолвлены.

Наверно, тяжелый узел белокурых волос стал сильно оттягивать назад ей голову, потому что экономка Мэри никогда не смотрела на него сверху вниз, как это делала теперь мисс Фэрчайлд. Какой, однако, гонор появился в этой особе.

– Да, мы помолвлены, но только пока мы находимся в Фэрчайлд-Мэнор и только ради того, чтобы обнаружить дневник леди Валери. Не забывайте этого!

Он подошел ближе, оттеснив ее к двери, и поймал руку, которую она подняла, чтобы отстранить его.

– Но неужели вы не принимаете в расчет удовольствие, которое мы могли бы найти в объятиях друг друга?

Не будь на ней шерстяных перчаток, ее ногти с удовольствием впились бы в его кожу. Единственное, что она могла пустить в ход, были холодный тон и ледяной взгляд.

– Мне не нужны ничьи объятия.

Это что же выходит, он ей не по вкусу? Ну да ему все равно.

– Дорогая, это только потому, что вас еще не обнимал тот, кто вам нужен.

– Вы меня не так поняли, лорд Уитфилд. – Она подчеркнуто устремила взгляд на их переплетенные руки. – Я не была еще ни в чьих объятиях.

Она, верно, пошутила.

– И не намерена никому этого позволять впредь.

И он поверил ей. Поверил женщине из семьи Фэрчайлдов, лгунье по определению, потому что каждый раз, когда он смотрел на нее, его охватывало мучительное желание. Он сказал ей, что по наружности она настоящая экономка – так оно и было.

На ней было черное платье, и с помощью старомодного корсета она держалась очень прямо, словно аршин проглотила. Избегая новых более свободных фасонов, она носила нижнюю юбку на китовом усе. Сознание, что ни один мужчина не разглядит ее фигуру под жесткими обручами, придавало ей уверенности в своей безопасности. Волосы она собирала в пучок, накрывая их сеткой, не позволявшей локонам выбиваться, а иногда еще и добавляла к этому простой без отделки чепец. Ее щеки не знали ни румян, ни мушек.

Правда, никакой корсет не мог скрыть ее пышную грудь, и непокорные локоны никогда не задерживались в плену строгой прически. Румяна могли бы спрятать предательскую краску, то и дело выступавшую у нее на лице, и он подумал – когда он поцелует ее, останется ли след его губ на ее нежной коже? Если он снимет с нее этот нелепый головной убор, хлынет ли, дразня его, каскад золотых волос? Если он сорвет с нее это унылое платье, этот ужасный корсет и коснется ее розовеющей кожи – уступит ли она, станет ли мягкой, нежной, щедрой, сумеет ли заставить его забыть вражду ко всему ее проклятому клану?

Он вздрогнул. Нет. Нет, он никогда не сможет забыть. Он не пережил бы такого предательства.

За долгий путь из Лондона он тщательно обдумал свой план. Кнутом и пряником он подчинит ее своей воле. На это не потребуется много усилий – все это семейство легко поддается на лесть. На глубокие чувства они неспособны, этого им не понять. Он очарует ее своим обаянием, и она растает, как таяли другие Фэрчайлды.

Вся беда в том, что, оказавшись с ней лицом к лицу, он бездарно использовал свое обаяние. Вернее, не использовал его совсем. Вместо этого он ощущал непреодолимую потребность вызвать у нее ответный всплеск желания.

Он знал, что не должен был этого делать. Он нуждался в ее помощи. Но в ней было что-то такое, отчего ему нестерпимо хотелось заставить птицу в силках запеть. Возможно, это была ее манера говорить, тихо, словно она боялась, что ее подслушивают, и медленно, словно она взвешивала каждое слово, прежде чем произнести его. Быть может, это была ее манера двигаться: легко и грациозно, словно опасаясь кого-то обеспокоить или задеть, и в то же время размеренно, словно каждое ее движение было рассчитано и продумано.

Он отпустил, наконец, ее руку и последовал за ней, когда она скользящей походкой стала спускаться по лестнице. Он смотрел на нее и представлял себе, что под этим бесформенным черным платьем она была воплощением женственности. Вероятно, если ей сообщить об этом, вряд ли такое придется по вкусу чопорной мисс.

Он думал – он надеялся, – что она сделает ему честь, когда в шелку и кружевах предстанет перед своей семьей как его нареченная. Они убедятся, что он выиграл приз. Это имело для него большое значение. Похоже, большее, чем следовало.