Настоящая фантастика 2017 - [54]

– Не зевай, зевало. – Дамочка. – И сопли подбери.

И то верно. Чересчур задумчив стал. Как думец какой-нибудь.

Одно в непонятках – как дамочка собирается Моб Дику визит нанести. В официальном, так сказать, порядке – через главную контору, что в зале аукциона размещалась, или каким иным способом? Через главную контору – дело тухлое. Она для лохов и предназначена. И для отбросов, которые верят: Моб Дик хоть ластой пошевельнет, но справедливость восстановит. Особенно древние старухи до справедливости падки. Идут такие актинии смерти, трясутся, кораллами обросли, что твоя рожа щетиной, а все туда же – не кормом для рыб стать готовятся, а на соседку стукануть, чтоб ее, значит, громилы Моб Дика присмирили колотушкой по башке. Ничего такого, к чести Моб Дика, он не делает. Но все жалобы старательно на свитках пишутся – в подробностях и с расспросами – как и что? Ума не приложу – для чего, но, по слухам, таких свитков у Моб Дика немерено накопилось. Будто он жалобы собирает и потом всему миру предъявит – вот, мир, не пора ли по счетам расплатиться?

Но думалось, что через аукцион все же не пойдем.

* * *

Что такое Цукидзи? Это – гигантский спрут. Вытащенный из океана кем-то так давно, что кожа закаменела, в теле образовались пустоты, которые потом и заполнили ряды торговцев рыбой. По слухам, в бывшем чернильном мешке и устроил себе убежище Моб Дик. Будто там, в чернилах, он и плавает, потому как чернила даруют бессмертие. За одной крохотной паршивостью – погрузившись в чернила, без них жить не сможешь. Стоит выскочить, смерть тут и прихватит. Ну, спрут на то и спрут, Ика, как его величают амо.

Что в нем до дрожи – глазищи. Черные опять же. И мертвые, будто куски асфальта. Высохшие без воды, бугристые, потрескавшиеся. Даже пасть не так жутка, а ведь – всем пастям пасть! Вот скажите, зачем спруту столько зубов? И каждый – что гарпун китобоя, да не при Моб Дике будет сказано. На эти зубы громилы непрошеных гостей насаживают. Да и прошеных. Особенно часто насаживали, когда Моб Дик владения расширял. Любимая забава у него была – пригласить главарей-бандюков, а потом так с ними и расправиться. Что на стрекало малька наколоть.

Однако худшее не миновало. Дамочка двинулась к главному ходу. Не имелось у нее никаких обходных путей, хоть завалящего, на что надеялся. Прямолинейность наше все. Вот и прем прямиком в пасть спрута, и жить нам, судя по всему, оставалось не так много. И что? Закинул биту на плечо, даже принялся насвистывать, чтобы только не показать, как свербит смыться подальше, забиться в щель и не топорщиться.

– Не дрейфь! – Не сразу понимаю, что это – дамочка, и – мне. Мне! Неужто такой расслабон наступил, что в ободрении нуждаюсь? Как сопляк, которого первый раз на шухере поставили. И такая злоба охватила, аж зашагал бодрее – дамочку опередить и пустить биту в ход раньше, чем на зубы наколют.

А громилы из теней выползают, выплывают и смотрят. Без интереса, со скукой, мол, принесла кого-то нелегкая. А нам с ними, с чокнутыми, разбираться.

Подходим. Останавливаюсь. А вот дамочка, не сбавляя хода, внутрь собирается нырнуть через красную полосу. По слухам, полоса намалевана кровью главарей, которых Моб Дик завлек да на зубы спрута сушиться насадил. Не знаю, но на рыбью кровь не похоже. Хотя Моб Дик их знает, какую породу они представляли. Цукидзи такое место – паноптикум.

– Привет, – говорит дамочка, ручкой взмахивает громилам. – Мы решили старого дружка навестить, Моб Дика, значи-ца.

Громилы от такой наглости и неуважения остолбенели. А может, затруднились в богатстве выбора наиболее мучительных смертей. Ну, которых эти наглецы, мы то есть, достойны. Наколоть на клыки спрута – милосердие, а не пытка.

– Не понимают, – разворачивается дамочка и подмигивает, – надо бы им мозги прочистить, а то застоялись тут, не соображают. Займись, дружок.

И дружок занялся.

* * *

И дружок занялся, да так лихо, что в себя пришел лишь тогда, когда в чернильном мешке оказались. Все слилось в хороводе. Бил по мордам, рылам, рожам, пастям, черепам, головам, головоногим и головоруким, бил без огонька, без вдохновения, будто работу тяжкую выполнял.

Будто кукла на нитках – дергался.

Хрясь.

Бумс.

Трах.

Каких только громил не пришлось попотчевать. Таких и не видел в жизнь – видать, они отсюда лишь по большим праздникам выползали, народ пугать.

Дамочка не отстает, тоже бьется. Плечом к плечу. Отчего кажусь себе смельчаком, хотя от вида уродов глаза бы закрыть, а голову к холодному приложить. Смельчаками быть заставляют. Потому как остановиться, слабину дать – растопчут, сомнут, растерзают. Вот и приходится поневоле чудеса смелости выкидывать. Аж сам себе удивляюсь.

По сторонам не успеваю смотреть, поэтому не представляю – куда движемся и движемся ли вообще? На дамочку надеюсь. Один глаз на ней положен. Чтоб не кинула здесь подыхать. Но иногда разносит так далеко, что перестаю ее видеть. Однако каждый раз она выныривает рядом и даже вроде как одобрительно подмигивает. Держись, мол, храбрец. Где наша не пропадала?! И здесь пропадет!

Накат ослаб, затем – иссяк. Только мы вдвоем да тела вокруг. Кто-то трепещется, жив, а кто-то – тоже жив, но мертвым прикидывается. И есть желание сделать так, чтобы каждый из них прикидываться перестал. Поднимаю биту, но дамочка останавливает: