Настольная книга адвоката. Искусство защиты в суде - [13]

Я вижу, что выступающие читают заготовленные речи, и большинство из них не справляются с этой задачей. Как бы они ни старались быть убедительными, они не могут докричаться до «третьего уха» аудитории, хотя именно оно лучше слышит то, что прозвучало в «третьем ухе» говорящего. Двери к слушателям открывает естественность, поскольку все естественное является искренним и должно быть услышано как искреннее. А искренние, правдивые слова, как известно, убеждают лучше всего. Они склоняют слушателей на нашу сторону, заставляют принять наш образ мыслей. Побеждает искренность, продукт естественности.

Я не спорю с тем, что можно написать искреннюю, продуманную фразу, а потом прочитать ее вслух. Между прочим, я стараюсь писать честно. Но искренность не только в словах. Как мы видели, она выражается сочетанием звуков и ритмом голоса. Если послушать, как кто-то произнесет: «Джордж, берегись! Крыша рушится!», а другой прочитает вслух: «Когда крыша начала рушиться, он криком предупредил Джорджа», — сразу становится ясно, кто произведет более глубокое впечатление.

Если мы привязаны к своим заметкам или, хуже того, заморожены в словах заученной наизусть речи, теряются звуки, язык и окончательный драматический эффект. Послушайте телеведущего, читающего вечерние новости: на застывшее лицо приклеена безмятежная улыбка, губы произносят слова, глаза не отрываются от бегущей за кадром строки. Мелодичным голосом он рассказывает об убийствах, изнасилованиях и невыразимых ужасах, а иногда даже о радостных событиях. Нас это не трогает. Мы слышим о тысячах убитых и покалеченных. Реакции нет. Мы продолжаем есть чипсы. На экране могут течь потоки крови, лежать на солнце вздувшиеся трупы, однако телеведущие передают нам только омертвевшие звуки заранее написанных слов.

Но давайте представим на этой сцене репортера с микрофоном в руке. Он смотрит на разруху и опустошение, говорит не по сценарию, и мы реагируем соответствующим образом. Телевидение научилось ставить перед камерами печальных матерей, разгневанных граждан, которые только что были ограблены или обмануты. Потрясенный прохожий, ставший свидетелем страшного случая, не читает с бумажки и не запоминает то, что должен сказать. Эти люди доводят до нас яркое, волнующее послание. Нас трогает внутренний голос, который они слышат в себе и передают нам.

Недавно меня пригласили выступить на городском митинге в защиту мира. У меня не было времени подготовиться и организовать свои мысли перед речью. Более того, толпа в несколько тысяч человек, ждущих более или менее разумных слов, немного пугает. Когда я вышел на трибуну, мое сердце стучало как сумасшедшее. На меня уставились тысячи глаз. Толпа неожиданно затихла. Даже собаки, что-то почувствовавшие — бог знает что, — прекратили лаять, а дети прекратили плакать. Наступил ужасный момент молчания, когда люди ждали моих слов.

На ум ничего не приходило. Там было пусто. Я посмотрел на толпу и сознательно освободил внутренний голос. Как только я начал прислушиваться к нему, то услышал: «Такие люди могут жить только в свободной стране». И я начал речь именно с этих слов. Я сказал:

— Вы смотрите на меня, ожидая, что я скажу, в надежде, что мои слова будут достойны вас. Я хотел рассказать вам, какими вы мне кажетесь. Вы похожи на людей, живущих в свободной стране. — Слова подсказывал внутренний голос. — Я вижу тысячи прекрасных, самых разных людей. Вижу молодых, которые продолжат эту битву после того, как мы уйдем. Вижу рабочих и служащих, матерей и детей. Вижу стариков — но ни одного старше меня. Вы все прекрасны. И я хочу сказать, что мы выиграем эту битву.

Ненависть не сможет уничтожить красоту. Война, которая является высшим террором, кровь невинных на тротуарах, гниющие трупы детей на улицах, обожженные останки матерей, на которые слетаются мухи, не могут принести мир. Нельзя остановить террор, терроризируя людей. Нельзя остановить ненависть ненавистью. Нельзя остановить убийство убийствами. Нельзя принести мир, разжигая войну. Разрывы бомб в мирных деревнях, руки и ноги, оторванные от тел, не являются посланцами любви и мира.

Это были не заранее подготовленные слова, они срывались с губ, когда был освобожден внутренний голос.

Я говорил еще минут десять. Я прислушивался к себе и понимал, что близится кульминация. Внутренний голос также советовал мне остановиться, чтобы опять воцарилась мертвая тишина, которая позволит мне сосредоточиться на толпе, а ей — на мне. Потом я озвучил вопрос, который задал внутренний голос:

— Сколько детей должны мы убить, чтобы уничтожить одного злодея? Давайте я буду считать, а когда будет достаточно, дайте мне знать. Одного? Двух? Сорок? Семьсот? Десять тысяч?

Внутренний голос сказал, чтобы я продолжал, пока меня не остановят. Вдруг кто-то в толпе крикнул:

— Ни одного! Ни одного! Ни одного!

И все стали скандировать:

— Ни одного! Ни одного! Ни одного!

Затем внутренний голос посоветовал: «Пора заканчивать. Лучше быть кратким, чем потом сожалеть». Разумеется, вопрос заключался в том, что я должен был сказать, чтобы закончить выступление мощным аккордом. Этот вопрос и ответ на него заняли меньше секунды.