Настигнутые коммунизмом - [67]

— Ты назвал нас детьми? — с улыбкой спросил Иуда. — Но среди нас есть и с сединой в волосах.

— Как я — сын того, кто полюбил меня вечной любовью, так и вы — дети, которых моя любовь должна привести к радости.

— Как же нам доказать тебе любовь нашу? — спросил Иуда настороженно. — Может, как та неразумная женщина, которая вылила тебе на ноги дорогое масло?

— Она любила и потому не спрашивала, как быть. Потому имя ее уже нетленно.

— Научи и нас, — тихо попросил Иуда, видя, как все притихли, ловя их слова.

— Муж и жена любят друг друга, видя в детях продолжение себя в вечности, мать любит свое негодное дитя, надеясь любовью своей искупить его грехи, пророк несет слово истины мучителям своим, возлюбив постигшее его откровение… Только на одно не способна любовь — на предательство.

Иуда задумался и опустил глаза.

— Если погибну я, — с болью сказал Иошуа, — то убьет меня предательство, а воскресну я от любви.

Веки Иуды дрогнули, но он не посмотрел на Иошуа.

Страшная догадка ознобом окатила Иошуа, и он тут же торопливо сказал:

— И предаст меня один из вас!

Он окинул всех взглядом и уловил, как побледнели щеки Иуды и напряглись губы. Минуту висела тишина, потом долетел тихий ропот, послышалось:

— Кто же?.. Могу ли я? Или я?

— Не я ли? — тихо произнес Иуда и голос его дрогнул.

— Ты сказал, — ответил Иошуа.

Глаза Иуды широко раскрылись, он вздрогнул, и лицо его исказилось страхом и ненавистью. Он быстро наклонил голову.

Иошуа почувствовал прикосновение к руке, оглянулся и увидел близко лицо Иоанна.

— Ты терзаешь нас, — проговорил он с дрожью. — Кто же из нас? Не я ли?

— Кому подам хлеба, — ответил Иошуа.

Он отломил кусок, обмакнул в блюдо и вложил в руку Иуде. Пальцы того судорожно сжались, но он не посмел поднять глаза, поднес кусок ко рту и откусил.

— Иди же… что задумал, делай скорей, — проговорил тихо Иошуа.

Иуда медленно поднялся, не глядя ни на кого, и выбежал. Иошуа опустил голову и замер, казалось, все в нем умерло. Он ощущал ночь, поглотившую город тьму, которая укрыла и злодейство, и добродетель — и только слабые лучи звезд тянутся к земле с немой надеждой… Бежать, укрыться, забыть этот злой, обезумевший мир? Вернуться в необъятный простор и сияние горы Фавор, где соединяется чистый блеск небес, голубая дымка моря и нежно-зеленый бархат земли. Дышать невидимой смесью дыхания тысяч цветов, слышать трепет крыльев стрекоз, в молчании угадывать никому неведомую радость вечности и совершенства, стремиться туда, где льется бесконечный поток счастья — и бояться сделать последний шаг. Цепляться за жалкое тепло слабого тела. Знать, что в грязных рубищах, в зловонии тонут слабые и беспомощные люди, упиваются своим гноем, топчут друг друга в слепом безумии. И предают, предают, и падают, падают в зловонную яму без надежды, в ужасе!

Иошуа поднял голову, оглядел возлежащих у стола. «Бросить их?» Он увидел близко лицо Петра, тот говорил что-то тихо…

— Он лучше, чем мы думаем, — наконец дошли слова Петра. Петр смутился и добавил: — Мне кажется, мы хуже о нем думаем, чем он есть. Скуповат, конечно, но вынужденно… Иуда носит деньги, а служить им нелегко.

— Значит, ты уверен — он не предаст? — спросил Иошуа.

— Ни за что, — взволнованно сказал Петр.

— Ни по расчету, ни по недомыслию?

— Никогда.

— Человек слаб, — проговорил глухо Иошуа. — Он боится боли, боится осуждения, ограничен в мыслях, ошибается… — он всматривался в лицо Петра, — тороплив в клятвах.

— Не может он, — Петр смутился от прямого взгляда.

— Переменчив, — добавил Иошуа. — Ты! — выпалил он. — Не истает ночь — предашь меня!

Петр отшатнулся, лицо его задрожало, он немо хватал воздух открытым ртом. На глазах его блестели слезы.

— Убиваешь меня, — прохрипел он.

Иошуа притянул его голову к груди, чувствуя, как сердце сдавила жалость и боль:

— Прости меня… верю тебе, знаю, знаю, не способен ты, сердце твое потрясено любовью ко мне… А если суждено будет споткнуться, то искупишь, смоешь грязь с колен. А душа чиста будет. — Иошуа почувствовал радость и невыносимую скорбь. — Я сделаю этот шаг. — Он огляделся. — Дети мои! — воскликнул он, все еще прижимая к груди голову Петра. — Заповедаю вам, любите друг друга! Ваша любовь воскресит меня. По ней найду я вас и узнаю, буду радоваться вместе с вами, горевать. Ваше счастье будет со мной. А я вечно пребуду с вами.

В середине марта весна взяла свое. С юга принесло влажный теплый воздух. Солнце нестерпимо засияло в разрывах белоснежных туч. Снег стал оседать, темнея от воды и копоти машин.

В полдень Елисей брел от дома в сторону своей службы, где предстояло задать детям урок рисования весны, мартовского снега, яркого солнца, голубого неба. На полпути воздух сгустился и наполнился белоснежной мутью, из которой хлопьями повалил снег. Звуки города приглохли, и все пространство вокруг заполнилось сияющей метелью, и, казалось, это солнечный свет яростно крутился, свивался вихрями. Елисей остановился у обочины дороги, наслаждаясь снежным головокружением.

Он вертел головой, стараясь впитать глазами солнечную карусель, насытиться светом после долгой холодной и сумрачной зимы.