Наставники - [35]

Это происходило во время войны, ничуть не спортивной, а мировой и абсолютно кровавой. Все это происходило в году тысяча девятьсот сорок первом, втором и третьем, осенью которого что-то стало меняться. Старые асы, мастера своего дела, чемпионы ловкости человеческого тела, часто голодного, сидели у нашей черастопленной плиты, работы становилось все меньше. Искушенные специалисты физического воспитания, любители мышечной натренированности, призеры гимнастического искусства, они глухо молчали. Петрашинович, самый известный акробат на Земле, более знакомый под именем «Герой из Лики!», предложил теткам поднять их над собственной головой одной рукой. Тетки сначала сказали: «Ни-ни-ни! – но потом согласились. – Ну если вам так хочется!» Дедушка сначала сказал: «Никогда! – но потом согласился: – Ладно, но только один раз!» Я сказал: «На такое способен только Попай, американский моряк, герой комиксов!» Петрашинович выполнил обещанное, после чего добродушно сказал: «И ему не сделать!» Мама сказала: «Если б вы еще не голодали!» Но Петрашинович возразил: «Не в этом дело!»

Старые асы, в настоящее время основательно похудевшие, вновь переживали посредством устного рассказа многие героические события, например победу над Рихардом Заморрой, лучшим фашистским вратарем Отец снова попытался продемонстрировать свое давнее умение делать стойку на одной руке, у него ничего не выходило. Все подняли стаканы в честь расстрелянного товарища Гавранчича, народного героя соколов. Дедушка посмотрел на отца, вздохнул и сказал: «Ну что ж, ничего не поделаешь!»

Старые асы, чемпионы здоровья, как физического, так и духовного, в настоящее время безработные, декламировали какие-то стихи с двусмысленным содержанием, вводящим в заблуждение. Дедушка некоторое время слушал, потом спросил: «Это, случаем, не порнография?» Петрашинович, знаменитый герой из Лики, перегрызший в благотворительных целях огромное количество железа, закрыл блокнот со стихами и абсолютно убедительно сказал, что нет.

Сидя у нетопленой плиты, находясь все еще в хорошей физической форме, народные подниматели тяжестей, любимцы моих теток и не существующей в настоящее время публики, они вспоминали имена собственные типа «Ференцварош», «Синделар», «Хорватинович», позже, однако, стали называть другие, например: «Генерал Кларк», «Стенька Разин», «Ворошилов». Любители изумительных передач спортивного содержания пересказывали все, что когда-либо слышали от Флоренса Джинсона, Йозефа Лауфера и Радивоя Марковича, наилучших комментаторов футбольных матчей, чрезвычайно известных в Европе. Потом, понизив голое, рассказывали об освобождении Вязьмы так, как им об этом с помощью невидимых волн рассказал диктор московского радио. На нашей кухне, как в спортивном зале, хотя и маленьком, бывшие борцы поднимали в воздух моих теток, учили правилам футбольной игры и экзаменовали по предмету «Победители Уимблдонского турнира!», после чего зачитывали небольшие отрывки из потрепанной книжицы «К деревенской бедноте!» Ульянова-Ленина и напевали сибирские песни, исключительно трогательные.

В сорок четвертом году, перед концом войны, окончательно перестали практиковать футбол и спорт вообще. Болельщики собирались по забегаловкам и распевали запрещенные сибирские песни, песни о форсировании советской конницей Дона, а также некоторые другие – например, о женщине, которая принимает в кровати поручика, а за окном шумит грозовая ночь. В тишине затемненных комнат ранней осенью сорок четвертого безработные студенты, слушатели подготовительного курса, а также больные, заработавшие в период оккупации неизлечимые болезни, тихо прихлопывали в ладоши и шептали: «На-ши, впе-ред, впе-ред, на-ши!» – это очень возбуждало. Соседский сын полицейского писаря спросил: «А за кого болеет твоя сомнительная семейка?» Я ответил: «За футбольные команды!» Сын полицейского писаря опять спросил: «Как это, ведь футбол запретили из-за воздушных налетов?» Я ответил: «Не знаю!»

В сорок четвертом году, вышеупомянутой осенью, я не мог объяснить неукротимое желание болельщицкого народа выражать свои горячие пристрастия. Герои этого благородного искусства, этого бескорыстного ремесла, оторванные от спортивных площадок, изрытых бомбами, собирались на лестнице и следили за большим матчем между госпожой Даросавой и ее самым последним любовником, принадлежащим к торговому цеху. Госпожа Даросава отвешивала приказчику оплеухи, болельщики кричали: «Давай!», «На мыло!», «Вперед!» Большие любители спортивного мастерства, знатоки истории олимпийских игр, личные друзья прославленных футбольных асов обсуждали плюхи госпожи Даросавы, сравнивая их с хуками Макса Шмеллинга, фашистского, но победоносного боксера Европы. Потом они присутствовали на Гран-при, когда мой отец в течение часа в качестве участника выпил больше всех ракии, они подбадривали его в установлении выдающегося рекорда криками: «Впе-ред, сизый!» – имея в виду, естественно, цвет его футболки.

Несколько недель спустя спортивный парашютист американского происхождения выпрыгнул из большого серебристого бомбардировщика, абсолютно горящего. Еще через несколько месяцев немецкие солдаты пинали в нашем дворе голову, человеческую, но неизвестно чью, оторванную случайным снарядом. Где-то в середине октября месяца фанаты европейской истории, как спортивной, так и вообще, поднялись на крыши и стали поддерживать криками русские танки, громыхающие по развороченной мостовой, несмотря на немецкий пулеметный огонь, неспортивный, подлый, сучий. «Впе-ред, красный!» – кричали эти чудесные люди, преданные великой красной команде, идущей с Востока, я тоже смотрел на серую форму советских танкистов, и не все мне было ясно.