Наставник. Учитель Цесаревича Алексея Романова. Дневники и воспоминания Чарльза Гиббса - [3]

К традиционному сопоставлению «слабого» Царя и властной Царицы прибегает и Френсис Уэлч, с той только разницей, что Уэлч беззастенчиво приписывает Царице авторство одной резкой фразы в отношении России, которую, как известно, Царица полюбила всем сердцем: «Императрица Александра Федоровна отличалась жесткостью, — пишет Уэлч, — в гостиных Петербурга, где собиралась знать, ее называли „полковник“. Именно ей принадлежит знаменитое высказывание: „Россия любит кнут!“». Чтобы объяснить, как передергивает биограф, необходимо обратиться к источнику. Фраза, совершенно не характерная для Императрицы Александры Федоровны, упомянута ею в письме к Императору от 4 декабря 1916 года. Приведем отрывок из этого письма в достаточно полном виде: «Так как ты снисходителен, доверчив и мягок, то мне надлежит исполнять роль твоего колокола, чтобы люди с дурными намерениями не могли ко мне приблизиться, я предостерегала бы тебя. Кто боится меня, не глядит мне в глаза и кто замышляет недоброе — не любят меня… Хорошие же люди, честно и чистосердечно преданные тебе, любят меня: посмотри на простой народ и на военных, хорошее и дурное духовенство… Все становится тише и лучше. Только надо чувствовать твою руку. Как давно, уже много лет, люди говорили мне все то же: „Россия любит кнут!“. Это в их натуре — нежная любовь, а затем железная рука, карающая и направляющая…» (Платонов О.Терновый венец России. Николай II в секретной переписке. М., 1996. С. 621). Да, Царице хотелось как бы сообщить Императору часть своей натуры, сообщить свою властность характеру, вовсе не слабому, но — лишенному властности… Однако никогда, ни единого раза, Государыня не оказывала давление на Царя. На той же странице Уэлч пользуется воспоминаниями Юлии (Лили) Ден, чтобы сообщить, что Царица «не любила проигрывать». Читатель, знакомый с воспоминаниями Ю. Ден, знает очень хорошо, какой доброй, великодушной и самоотверженной предстает в этих воспоминаниях Государыня. Однако Уэлч берет из них только то, что нужно ей.

Оба автора, естественно, уделяют много внимания Григорию Распутину, не жалея для него черных красок и не допуская и мысли о том, что повторяют давно разоблаченную клевету, и что личность Распутина, хоть далеко и не безупречная, но является гораздо более сложной, чем выгодный для либерального сознания образ. Тревин посвящает убийству Распутина почти целую страницу, хотя это вовсе не имеет отношения к Чарльзу Гиббсу. В тех же рамках Уэлч сообщает (не факт, а всего лишь слух), что Феликс Юсупов (убийца Распутина) хранил одну из пуль, которая будто бы по его заказу была вставлена в его перстень. Впрочем, Кристина Бенаг также повторяет клеветнические сведения о Распутине и, надо сказать, не сообщает того, что честно сообщают и Тревин, и Уэлч: Чарльз Сидней Гиббс относился к Распутину спокойно и совсем не считал его исчадием зла.

Интересно заметить различия между книгами Тревина и Уэлч. Первая написана еще с некоторой долей обстоятельности, еще с оглядкой на то, как в прежние времена писались биографические исследования. Вторая написана уже в постмодернистском стиле, т. е. с полной свободой самовыражения. Книга Тревина вообще написана более достойно. Уэлч запросто приписывает своему герою то высокомерие, то честолюбие, то еще какой-нибудь скрытый человеческий порок, упоминая об этом мимоходом и, конечно, ничем свою оценку не подтверждая, лишь внедряя ее как мотивацию того или иного поступка. У Тревина этого нет.

Несомненно, ценность книги Френсис Уэлч, в сравнении с книгами Джона Тревина и Кристины Бенаг, заключается в том, что в ней содержится подробное писание последнего периода жизни Чарльза Гиббса, а точнее, уже архимандрита Николая. Этот период для православного читателя представляет, естественно, живой интерес. Каким священником был Гиббс? Отметим здесь два момента. Во-первых, Гиббс, несомненно, принял православную веру всем сердцем. По описаниям Уэлч это понять невозможно, настолько современная исследовательница безразлична к вере во Христа. С точки зрения Уэлч, переход Гиббса в Православие — прихоть, психологически объясняемая приверженностью к Царской Семье, к памяти о них. Но из книги Кристины Бенаг, а в особенности из тех документов, которыми составители настоящего сборника сопроводили данное издание, причины такой перемены во взглядах очевидны. Достаточно познакомиться с письмами Гиббса к его младшей сестре Уинни. Во-вторых, нельзя не заметить следующее. Священники — это живые люди, а не только носители благодати. Они не претендуют на то, чтобы быть образцами совершенства, более того, как члены Церкви Христовой, они предполагают, что их (неизбежные) немощи будут восприняты братьями и сестрами с любовным снисхождением и прощением. Для «внешних» понять это практически невозможно. И читателю ничего не остается, кроме как отнестись, по возможности, снисходительно к тому, как Уэлч, не без удовольствия, рассказывает о разных несуразицах и казусах в служении отца Николая.

Уэлч пишет, как однажды «отцу Николаю показалось, что от его икон будто бы стало исходить чудесное свечение. „Такого чуда не происходило со дня начала гонений Царской Семьи!“ — объявил отец Николай. Чудо, однако, состояло в том, что пожилая прихожанка протерла стекла на окладе икон слишком большим количеством чистящего средства». Поскольку, по своему обыкновению, автор не входит в подробности и обоснования своим словам не дает, можно предположить, что материалистическое объяснение свечения икон измышлено автором. Интересно, что сама же Уэлч пишет о подобном свечении совершенно иначе в конце своей книги. Позволим себе привести целиком завершающий книгу Уэлч отрывок, но перед этим необходимо заметить, что упоминаемый Битти — это один из друзей отца Николая. Можно порадоваться за исследовательницу, что в конце своей книги она вдруг преодолела собственное предубеждение и нашла удивительно светлое завершение своему труду, в полной мере подобающее герою этого повествования. Вот как она пишет: