Наставница королевы - [7]

— Послушайте меня внимательно, мистрис. Отец ваш сказал мне, что состоит в дальнем родстве с сэром Филиппом Чамперноуном из Модбери — это чуть южнее. Они вроде бы троюродные братья. Поскольку сэр Филипп входит в свиту короля и имеет немало земли и крестьян, которых снаряжает для службы в королевском войске, я немного знаком с ним. На обратном пути в Лондон я заеду к нему в гости. Сэр Филипп обучает дома своих дочерей вместе с сыновьями, а наставник у них гораздо лучше, чем здешний.

Я не знала, что и сказать. У меня появилась робкая надежда: Кромвель говорит так, потому что это связано с моим будущим. Но надежда могла оказаться весьма далекой от действительности. И когда он спешился (с немалым трудом, ибо плечо у него еще сильно болело — это я видела), я сумела выдавить только одну фразу:

— Как счастливы такие семьи!

— Не будем ходить вокруг да около. Я не имею дел с простачками, поэтому слушайте и запоминайте, Кэт Чамперноун.

Ему было известно мое ласковое имя. Узнал ли его Кромвель у моего отца, как и о том, что я грамотна? Мне нетрудно было представить, как Томас Кромвель расспрашивает моего отца — примерно так же, как на моих глазах он экзаменовал наставника детей Барлоу.

— У меня есть для вас предложение, сделка, если вы на нее согласитесь, — сказал он, пристально глядя на меня. Я почувствовала, как зарделись мои щеки, но продолжала смотреть ему прямо в глаза. — Вы, мистрис, настоящее сокровище, но пока что почти не обработанное и в грубой оправе. Если я позабочусь о том, чтобы пристроить вас получше — туда, где вы сможете получить и образование, и приличествующее благородной девице воспитание, да еще и познакомитесь с новой лютеранской религией, — не сомневаюсь, что все это вы жадно впитаете. А затем, когда я решу, что время пришло, я устрою вас в Лондоне, в знатном семействе по моему выбору — не как служанку, а как компаньонку благородного происхождения, как фрейлину, если угодно. Ну, а потом — кто знает, как далеко вы пойдете, верно?

Вот на это мне нечего было сказать. Слишком уж невероятным мне все это казалось, слишком чудесным. Уехать подальше отсюда, занять достойное место в обществе — и сбежать от Мод! Держать на виду шкатулочку со своими сокровищами, открыто вести записи своих воспоминаний и надежд, да еще и служить какой-нибудь достойной особе, которая не унижает и не убивает себе подобных, чтобы добиться желаемого, как сделала Мод, а лишь заботится о благе ближних и помогает им, как мастер Кромвель!

— Вы предлагаете больше, куда больше, чем я когда-либо смела надеяться, — растерянно пробормотала я, задыхаясь от волнения. Я была совсем не похожа на себя, обычно такую здравомыслящую и замкнутую. — Однако… что я должна буду делать взамен?

Кромвель коротко кивнул.

— Когда занимаешь высокий пост, крайне важно собирать всевозможные сведения.

— Вы хотите сказать, что я должна буду расспрашивать Чамперноунов или знатную семью, живущую в Лондоне, а потом передавать вам услышанное устно или письменно?

— В каком-то смысле, да. Умная девушка, хорошенькая, даже красивая, пышущая здоровьем, умеющая читать и писать, способная вращаться среди людей знатных и простолюдинов, а самое главное — умеющая хранить тайны… Именно такая мне и нужна.

Хорошенькая? Красивая? Это я-то? Но ведь Мод меня уверяла… Да! А что он там говорил про здоровье?

(Пишу примечание позднее, уже в Лондоне: «пышущий» в сочетании с определенными словами может означать «активно проявляющий данное качество» — например, здоровье. Вероятно, Кромвель имел в виду именно это, но много времени спустя мне подумалось, что он намекал таким образом и на то, что талия у меня была тонкая, а над ней выделялась пышная грудь. Я часто замечала, что мужчины, посмотрев мне в глаза, переводят взгляд на грудь, а потом либо смущаются, либо снова смотрят в глаза, уже призывно. Впрочем, Томас Кромвель тогда, казалось, был целиком поглощен делами.)

— Итак, мы договорились, мистрис?

Я с жаром кивнула.

— Ну, тогда так и скажите.

— Мы с вами договорились, мастер Кромвель.

К моему удивлению, он здоровой рукой взял меня за руку (не за ту, в которой я сжимала свернутые в трубочку заметки, написанные в тот день), поднес к своим губам и поцеловал. Еще ни один мужчина такого не делал. Потом Кромвель отвернулся, подвел коня к большому пню и вскарабкался на этот пень. А затем уже забрался в седло, все-таки постанывая от боли.

— Наберитесь терпения, мистрис Чамперноун. Я позабочусь о каждой мелочи.

— А сколько мне придется пробыть в Модбери, пока вы не вызовете меня в Лондон?

— Время и события покажут, — ответил он, снова придержав коня. — Главное вот в чем: что бы ни происходило, вы должны научиться никому ничего не говорить. Если только я вам этого не разрешу.

И он погнал коня прочь, ни разу не обернувшись.

Я еще не понимала тогда, что это будет часто повторяться: Кромвель станет жадно слушать меня, использовать в своих интересах (правда, чаще всего и в моих собственных), а потом будет поворачиваться спиной и переходить к другим делам, к новой ступеньке своей карьеры. От него исходила такая властность, он умел внушить такую покорность, что меня это приводило в восхищение. Впрочем, тогда я еще не встречалась с Тюдорами.