Наследство капитана Немо - [25]

— А теперь пора вам повидать моих друзей, — сказал Немо.

Мы пошли в картинную галерею — место отдыха и собраний экипажа «Наутилуса». Четырнадцать рослых, мужественных людей ожидало нас там — все обитатели судна были в сборе. Лица разных национальностей, открытые, смелые, бросились мне в глаза.

Весь экипаж судна говорил на простом, легком международном языке, выдуманном капитаном Немо; мне предстояло научиться ему. Я понял только отдельные слова из речи, с которой обратился Дхарматма к своим друзьям; потом они обступили меня и стали приветливо здороваться. Капитан Немо знакомил меня с каждым из них. Там было четверо индусов — товарищей Дхарматмы еще по восстанию сипаев; трое ирландцев, зачинщиков мятежа, бежавших из лап английского правительства; два французских революционера, спасавшихся от преследований Наполеона III; польский патриот; русский революционер, ускользнувший из сибирской тайги; грек; испанец, боровшийся против гнета духовенства; наконец, худощавый, сутулый негр, главарь повстанческого движения в Луизиане.

День спустя я взялся за починку резервуара для воды; из комнаты, где я провел первые дни, я был переведен в каюту на корме, где помещался весь экипаж. Короче говоря, я стал одним из пятнадцати.

XVII. Преступление и кара

Жизнь подводных скитальцев, отважных ценителей океанов, никому неведомых борцов за свободу увлекла меня с головой. Я не замечал, как проходит время.

Ирландия, Новая Земля, Антильские острова, Индостан, Суматра… Крайний Север, тропики, необитаемые островки, восходы солнца на безбрежной глади океана, сумрачно багровые подводные закаты — все смешалось теперь в моей памяти в одно ослепительно яркое пятно.

Четыре года или около того я пробыл на «Наутилусе» и устал. Устал от вечных скитаний, от тоски по родине, от бесприютности, от четырех стальных стен моей каюты. Все та же корма, все тот же нос, все те же пятнадцать спутников. Все мои воспоминания, вся жизнь была связана с родными улицами Ливорно, с так давно, так давно оставленной женой, с детьми, с друзьями, с привычной работой и с привычным отдыхом.

Да, настала для меня пора бежать с «Наутилуса». Наше судно снова держало курс на бухту Виго, где громоздились на дне обломки испанских галер. Часть друзей должна была остаться на борту. Грек Канариоти, Могаммед и Бозэ, индусы, ирландец О’Коннель, поляк Семирадский, испанец Игаррас и я — мы должны были спуститься на груду кораблей за золотом.

Мне не спалось.

Еще несколько часов, и я брошу моих товарищей, с которыми пережил столько тревожных минут, преодолел столько опасностей! Брошу Могаммеда. который спас меня от акулы, бросившись между мной и ею и распоров ей брюхо своим кривым ножом; брошу молчаливого, грустного капитана Немо…

— Попросить его, чтобы он оставил меня на борту? — мелькнула у меня мысль. Нет, у меня не хватало сил.

Мне было зябко от недосыпа, голова была тяжелая, и на душе у меня было нехорошо. Мы оделись в водолазные костюмы, наши друзья завинтили гайки шлемов, привели в порядок воздушные аппараты, привязали к нашим поясам катушки Румкорфа, подававшие свет нашим фонарям и опустили нас в воду.

«Наутилус» пронизывал воду яркими снопами лучей; неподалеку от нас чернели причудливые груды мертвых галер. Мы подошли к ним и принялись за работу.

Я спустился в трюм громадной галеры, взвалил на плечи ящик, который на суше был бы не им силу и для троих, и поднялся на палубу На корме кто-то из моих товарищей пересыпал желтые монеты из бочонка в мешок.

Я поднял топор и ударил им по крышке ящика. Послышался глухой, тихий звук. Еще удар — и дождь больших золотых монет посыпался на палубу галеры.

У меня закружилась голова, я не мог оторвать взгляда от блестящих, манящих кружков. Это было старое, привычное очарование. Наконец я очнулся. Мой товарищ по-прежнему продолжал работать; мы были далеко от других галер; песчаное дно с легким уклоном подымалось к востоку.

— Восемьдесят метров глубины… четыре километра до берега… — промелькнуло у меня в голове.

Дрожащими непослушными руками я стал сгребать в мешок старинные монеты: когда мешок был полон, я взвалил его на плечи, оглянулся еще раз, спустился с корабля и зашагал по волнистому песку к берегу, прочь от «Наутилуса».

Сердце мое выстукивало частую дробь. Широкими шагами я двигался вперед, изогнувшись под тяжестью моей ноши, не думая ни о чем. Я знал одно: мне нужно спешить, спешить и спешить. Берег должен был быть уже недалеко: вода становилась все прозрачней, все светлее.

Я удвоил шаг и обернулся назад.

Мое бегство было замечено. Трое из работавших на галерах пошли за мной вдогонку.

Я торопился что было сил, прорывался, задыхаясь от изнеможения, сквозь прозрачную вату воды. Но мои друзья были свежее меня: они быстро шли вперед, мало-помалу догоняя меня.

Вот они уже близко.

Я сбросил мешок и, сжав топор, стал впереди него.

Товарищи, делая мне знаки руками, приближались. Но я ничего не понимал. Густой туман плыл у меня перед глазами, кровь бешеной волной стучала в висках.

Один из водолазов был впереди. Когда он подошел ко мне, я узнал его — это был Игаррас. Но я забыл о дружбе, забыл о том, что это Игаррас, поднял топор и опустил его на шлем того, кто стоял между мной и свободой. Вода окрасилась кровью; пузырьки воздуха широкой струей метнулись кверху; Игаррас, мертвый, упал на песок.