Наследники Вюльфингов - [36]
— Никогда еще не приводилось мне так мирно сидеть с прекрасными дамами, — отвечал им Вате, — и если бы можно было, я, конечно, предпочел бы со своими добрыми воинами биться в какой-нибудь горячей схватке. Мне только это и прилично.
Громко засмеялась прелестная девушка: видела она, что не по себе ему в обществе прекрасных дам.
Королева Тильда с дочерью заговорили с витязем Морунгом. Стали они расспрашивать его о старике, как того зовут, есть ли у него свои люди, бурги и земли, есть ли у него дома жена и дети.
— Есть у него дома и жена, и дети, — отвечал витязь, — сам же он всю свою жизнь был отважным и доблестным воином.
— Никогда еще ни один король не имел такого отважного рыцаря, — прибавил Ирольд.
Стала тогда королева уговаривать Вате остаться в Ирландии: во всем свете не нашлось бы такого могущественного человека, который оказался бы в состоянии изгнать его отсюда. Но Вате отвечал королеве:
— Была у меня своя земля, и мог я сам по своей воле раздавать, кому хотел, коней и платье. Тяжко было бы мне теперь заслуживать свой лен. Никогда еще не отлучался я из дому более, чем на один год.
На прощанье Тильда сказала им, что могут они когда угодно являться ко двору и беседовать с прекрасными дамами.
Из покоев королевы они вернулись к королю, где застали рыцарей, занятых игрою в шахматы и фехтованием.
По ирландскому обычаю при дворе часто устраивались рыцарские игры, и это скоро сдружило Вате с королем. Горанта же полюбили дамы за его веселые шутки и рассказы. Престарелые витязи Вате и Фруте являлись ко двору с длинными седыми локонами, перевитыми золотом, и все находили, что они поистине смотрелись заслуженными доблестными рыцарями.
VI. О том, как пел Горант
— Что я слышу? — воскликнула прекрасная Тильда. — До ушей моих доносится песня, лучшая в мире. Ах, дай-то Бог, чтобы мои камерарии умели так петь!
Она приказала привести к себе того, кто так хорошо пел. При появлении рыцаря она горячо стала благодарить его за то, что так приятно провела вечер. Дамы, бывшие с Гильдой, приняли воина столь же радушно.
— Пропой нам ту песню, что пел ты сегодня вечером, — сказала королева, — поднеси мне вместо подарка свои песни и пой мне их каждый вечер: за то получишь ты от меня щедрую награду.
— Госпожа, если желаешь, я буду петь тебе такие песни, что каждый, кто ни услышит мое пение, найдет в нем облегчение скорби и позабудет свое горе. — С этими словами рыцарь ушел.
Когда миновала ночь и наступило утро, Горант начал петь, и от его сладостной песни умолкли птицы, распевавшие в кустах; недолго улежали в постелях люди. Чем громче и выше, тем лучше звучала его песня. Услыхал его и сам Гаген. Был он в это время у своей жены, и вместе вышли они из покоя на зубчатые стены. Много было слушателей у заезжего гостя, слушала его и сама молодая королева. Три песни пропел Горант одну за другою, и никому не показались они длинны.
Когда он умолк, молодая королева поспешно оделась и послала за своим отцом. Пришел к ней король, и королевна, нежно ласкаясь к нему, стала просить его, чтобы приказал он певцу еще петь у них при дворе.
— Милая дочь моя, — отвечал ей король, — если бы согласился он пропеть для тебя сегодня вечером, я охотно дал бы ему за это тысячу фунтов, но это такие почтенные гости, что мы не можем заставлять их петь, словно простых шпильманов.
Горант же хитрый так старался, что, казалось, никогда еще не певал он так по-рыцарски: его песня западала прямо в сердце, и никто не мог оторваться от нее душой; останавливались звери в лесах, змеи замирали в траве; забывали плыть рыбы в водах, — все наслаждались его искусством. Никакая песня его не казалась длинной, — ради нее забывали даже церковное пение.
Молодая девушка стала просить хоть тайно провести Горанта в ее покои, чтобы не знали о том ни отец ее, ни мать. Услужил ей один из ее камергеров и получил за то щедрую награду: дала она ему двенадцать дорогих тяжелых запястий из светлого красного золота. Вечером привел он искусного певца в ее покои. Обрадовался певец: ради нее приехал он сюда из дальних стран и искусством своим стяжал он ее благосклонность. Королевна приказала камергеру своему стать у входа в дом, чтобы никто не мог войти к ней: хотела она вдосталь насладиться пением. В покое с нею никого не было, кроме певца, да воина Морунга.
Она просила витязя сесть.
— Дай мне послушать твоего пения, — сказала она, — то, что слышала я раньше, так мне понравилось, что слушать тебя кажется мне лучше всяких развлечений и всяких удовольствий.
— Я готов петь для тебя, прекрасная девушка, — отвечал ей Горант, — лишь бы отец твой, король Гаген, не снял с меня за это головы. Я считал бы честью служить тебе своим пением, если бы ты жила ближе к моей родине.
И он запел песню об Амиле, которой до тех пор не знал еще ни один христианин: слышал он ее в бурном море. Когда же пропел он ее, прекрасная девушка поблагодарила его.
