Наследники минного поля - [22]

Света видела, что он теперь на каждое её распоряжение норовит с невинным видом возразить: а тетя Муся сказала так-то. Но не обижалась: что с дурачка возьмешь. Он разве понимает, что такое на жизнь зарабатывать? Сколько ей пришлось продать папирос, чтоб купить ему пальто на толчке? А как её чуть не убили за тот шмат сала, еле ноги унесла, а он ещё капризничал, что без хлеба сало есть не может.

И пускай командует тетя Муся. Она теперь хорошо устроилась, посуду в кафе моет, и часто приносит целую сумку объедков. И она действительно умеет жить, как полагается. Даже принесла как-то мыло и устроила им всем баню: один таз на табуретку, а второй — на пол, и ставила их в нижний таз по очереди, и мыла тёплой водой из чайника.

Первые дни они с Алешей были заняты по горло: только и знали, что таскать коляску с Коблевской на Старопортофранковскую. Анна пошла к румынам, которые теперь были в Мусиной квартире, и безо всякого смущения попросила отдать хозяйкины вещи, и детские тоже. Так и сказала, не моргнув глазом: для отправки в гетто. А смутились почему-то они. И отдали, что не успели променять на базаре. Всё-таки в ее квартире стоял их капитан, и как ещё знать, почему она так много себе позволяла.

И та "буржуйка", что Алёша выменял на халву, тоже туда перекочевала. Она оказалась Петровым не нужна, потому что капитану Тириеску привезли подводу дров, и денщик топил большую печку, кафельную. А она одной стороной была в капитанской комнате, а другой — в их с мамой. Так что "холодная" комната" прозванная так ещё в гражданскую войну, холодной вовсе теперь не была.

А потом, когда устроились в подвальной квартире, у Светы оказалась куча свободного времени. Такое было облегчение — обязанности от сих до сих. Самая противная — вставать утром. До того было жутко вылезать из-под одеял, из нагретого всей компанией тепла и, накинув пиджак, бежать по ледяному полу к "буржуйке". Да пока её ещё растопишь, пока закипит затируха из кукурузной муки… Утром, тетя Муся права, надо обязательно что-нибудь горячее. А то до вечера будешь мёрзнуть, как цуцык. А зато было приятно слышать, как малыши брякают ложками, и болтают, и хихикают о чем-то своем.

Света теперь торговала игральными картами. Их немцы продавали большими партиями, а перекупщик, Карл Оттович, всю жизнь проживший на Пушкинской — как оказалось, настоящий немец! — нанял несколько ребятишек продавать их в розницу. Это были красивые тяжёленькие пачки, и шли хорошо — хоть на Привозе, хоть на Толчке. Света продавала лучше мальчишек, хоть и младше всех, говорил Карл Оттович. Он вообще был добрый, и платил с пачки по-честному, никогда не жулил. Тетя Муся зарабатывала сто марок в месяц, не считая объедков, а Света, если везло — чуть не вчетверо больше. Даже что Гава надо было теперь подкармливать — было уже не страшно.

Потому что Карл Оттович захаживал в ту бодегу, где Света пела с танцами, и всегда ей аплодировал. А потом, когда её выгнали (потому что нельзя давать такой грязной девчонке надевать балетное платье, она же всех посетителей распугает!), встретил её как-то на улице, и узнал, и сразу пригласил на работу. Не смотрел, чистая она под пиджаком или не очень. А на пиджак, как оказалось, посмотрел: предложил ей скоро настоящую кожаную куртку на меху по смешной цене, только чтоб не в подарок. Правда, курточка была маленькая, взрослый никто бы в неё не влез, разве что какая балерина. А Свете — как пальто, а рукава подвернуть — получаются меховые шикарные манжеты до пол-локтя!

До войны все вещи, кроме игрушек и мороженого, представлялись чистым недоразумением. Примерки всяких пальто и ботинок — какая это была тоска зелёная! А необходимость есть овсяную кашу! Иначе все стало ещё при тёте Тамаре: она умела радоваться вещам без занудства. Какие у неё были красивые платья с ватными плечами, какие туфельки! А потом, в ту жуткую осень, когда они с Андрейкой остались во всем летнем — Света поняла, что вся жизнь, так или иначе, крутится вокруг вещей. И каждая тряпка, каждая жестянка из-под консервов могут быть сокровищами получше, чем билеты в цирк.

А так приятно было забыть о необходимости эти вещи покупать, продавать, воровать — хоть на пару часов в день. И делать, что хочется. Алёшина мама Свету очень привечала, давала ей книжки читать. До чего это было здорово! Особенно про мушкетёров, про неотразимых дам… И вещи там упоминались только достойные внимания: шпаги, мушкеты, кружева и плащи. И смешные книжки были, самая смешная — "Примерные девочки", обхохочешься! Во люди жили! Хорошее — отдельно, плохое — отдельно. А от чёрной смородины этих девочек тошнило, надо же!

Но интереснее всего были, конечно, катакомбы. Света с Гавом знали теперь свою ветку наизусть, и Света уговорила Алёшу затереть меловые стрелки: а вдруг придется удирать, или подвальную квартиру зашухерят — по стрелкам же сразу найдут, если погонятся. У них теперь были тайные метки: камушки на развилках, пятна копоти на сводах, и всё такое. Так что в один из февральских дней Света выглядывала на Ришельевскую из магазинной развалки. Просто так, из интереса побыть в секретном местечке. Она все видит, а её никто.