Наследники минного поля - [15]
Алёша успел по-хитрому переложить дрова, так что от входа освобождённого дальнего угла не было видно, пристроил там подобие столика из обрезков досок на кирпичах и, неизвестно из каких запасов, притащил четыре свечи и огарочек.
Муся, покрикивая на притихших малышей, спешно паковала их вещички в две кошелки. На дно одной она сгребла ценные вещи: серебряные ложечки, часы-луковицу с боем на цепочке, своё золотое колечко… Мимолетно подумала, что примерно так она собиралась бы и в гетто. Но, поскольку все-таки не в гетто, она еще взяла эмалированное ведро с крышкой, запихнув в него одеяло и обвязав, чтоб крышка не звякала при переносе. Тут она на Алёшину распорядительность не надеялась. У таких мальчишек ветер в голове свистит между приключенческими романами. Такие головы предусмотреть, что живым людям и в туалет нужно, а из подвала вылезать нельзя будет несколько дней, никак не способны. Об этом в романтических приключениях не пишут. Там только на шпагах дерутся или палят из пистолетов.
Ночной переход удался, как по писаному. Малыши, заранее нашпигованные инструкциями про полное молчание и абсолютное послушание, не пикнули. Только Маня, упрямо сделав губки подковой, потащила за собой шёлкового клоуна, а скандалить было не время. Ведро не звякнуло.
А умница-Алёша еще умудрился загодя затащить в подвал несколько подушек и стеганую перину. Так что, когда ближе к утру пошёл снег, Маня и Петрик спали, отгороженные дровами и одеялами от всего мира, как в тёплом гнёздышке. А Муся сидела, закутавшись в драповое пальто, и жалела, что не верит в Бога и не знает никаких молитв. А то могла бы целый день, первый за много месяцев, когда ей абсолютно нечего было делать, тихонько молиться. И надеяться, что где-нибудь на небесах станут эти молитвы слушать. Спать она всё равно не могла. Это был день отправки в гетто. И многие, она знала, собирались туда. И, наверное, уже шли.
Это шествие, растянувшееся на целый день, потрясло Мясоедовскую улицу. Настолько, что на дядю Шуру и тетю Веру так-таки никто и не донёс, когда у них, бездетных, родилась вдруг дочка Лялечка, сразу месяцев шести, с двумя зубками в крошечном ротике. Очень умненькая девочка с самого начала: другая бы орала в палисаднике, под снежком, в мокрых пеленках. А эта только пыхтела себе и кривила мордочку, пока дядя Шура не открыл дверь.
Советские продовольственные карточки были теперь, разумеется, недействительны. Оставшееся в городе население, при смене власти оказавшееся поголовно безработным, должно было кормиться, как знает. То есть на базарах. С хуторов теперь был подвоз, и в принципе можно было выменять зеркало в бронзовой раме на хороший шмат сала или шубу на увесистый бидон подсолнечного масла. На базаре было не вполне безопасно, потому что патрули взяли моду стрелять воров, и пулю им было выпустить проще, чем на чужом языке вести разбирательство. На Привозе подстрелили мальчишку-газетчика, потому что он бежал, неся торбу. В торбе были газеты, но мальчишка почему-то в тот момент не орал, выкрикивая заголовки, так что со стороны это, действительно, могло вызывать подозрения.
Света слёту усвоила урок. Чтобы бежать по базару, да и по улице, лучше всего иметь на всякий случай торбу с парой газет и кричать позвонче про сногсшибательные известия.
— Приезд маршала Антонеску! Приезжает Антонеску! Кровавые сцены на Канатной улице! Муж убил тещу кочергой! — заливалась она. И с этим криком чуть не налетела на мальчишку, дёрнувшегося ей навстречу.
— Светка! Ты где пропадала? — обрадовался Алёша. Потому что это была несомненная Света, только теперь не в голубом платье, а в мужском пиджаке с подвёрнутыми рукавами и в сатиновых спортивных шароварах. Он её раньше по бегу узнал: она что-то такое волнистое делала спиной, когда бежала. А потом уж по голосу. А потом уже по всему.
Света быстренько стрельнула глазами через плечо: нет, никто не гнался и не кричал "держи её!". Тогда она и себе позволила обрадоваться:
— Привет! Ты чего тут делаешь?
— Даю уроки бальных танцев, — отрезал Алеша, как мама обычно отвечала на глупые вопросы. Через плечо у него висела облезлая чернобурка, которую тетя Муся просила поскорее достать из сундука и обменять на еду, пока никто не залез в их опустевшую квартиру.
— Нет, а ты-то куда подевалась? Из вашего окна, я забегал, какой-то жлоб выглядывает.
Света ему сообщила, почему она там больше не живёт. Кратенько.
— Ой, а что ж вы всё это время ели? — ужаснулся Алёша.
— Раньше шелковицу, а потом на пустых дачах яблоки искали. И картошку. А как пошел снег — приходится коммерцией заниматься, — невинно ответила Света.
— А живёте где?
Были в одной квартире, только потом дворничиха тамошняя, ещё при наших, начала приставать: откуда мы взялись да где родители. Я развалку классную нашла, там в подвал не затекает, и никто не лазит, потому что там был магазин, и всё давно растащили. Только холодно там сейчас. Думаю походить поискать комнатку, теперь в НКВД не отведут. Только перебираться — целая морока: ещё пока найдешь хорошее место… И жрать же надо каждый день. Просто руки не доходят. Вот ты не знаешь, куда можно сунуться, где печка есть, и ещё никто не влез?
Они - ОДЕССИТЫ. Дети "жемчужины у моря", дети своей "мамы". Они - разные. Такие разные! Они - рефлексирующие интеллигенты и бунтари- гимназисты. Они - аристократы-дворяне и разудалый, лихой народ с Молдаванки и Пересыпи. Они - наконец, люди, вобравшие в себя самую скорбную и долготерпеливую культуру нашего мира. Они - одесситы 1905 года. И страшно знающим, что ждет их впереди. Потому что каждый из них - лишь искорка в пожаре российской истории двадцатого века. Снова и снова звучат древние горькие слова: "Плачьте не о тех, кто уходит, но о тех, кто остается, ибо ушедшие вкушают покой...".
«Стихотворения» — самый полный на данный момент поэтический сборник Ирины Ратушинской. В него вошли уцелевшие ранние стихи, стихи, написанные во время ареста и в заключении, а также стихотворения последних лет, ранее нигде не публиковавшиеся.Тексты приводятся в авторской редакции.Распространяется с разрешения автора и издателя. Бумажную книгу можно заказать здесь: http://bastian-books.livejournal.com/6336.html. Издание Ё-фицировано.
«Все описанные в книге эпизоды действительно имели место. Мне остается только принести извинения перед многотысячными жертвами женских лагерей за те эпизоды, которые я забыла или не успела упомянуть, ограниченная объемом книги. И принести благодарность тем не упомянутым в книге людям, что помогли мне выжить, выйти на свободу, и тем самым — написать мое свидетельство.»Опубликовано на английском, французском, немецком, шведском, финском, датском, норвежском, итальянском, голландском и японском языках.
Ирина Ратушинская, отбывающая ныне за свое творчество семилетний лагерный срок, — сильный и самобытный поэт, наследующий лучшим традициям российской поэзии. Однако большинство ее стихов до настоящего времени было рассеяно по страницам эмигрантской периодики и не собрано с должной полнотой под одной обложкой…Сборник «Вне лимита» — наиболее объемное на сей день собрание избранных произведений поэта, вобравшее и ее лирику, написанную до ареста и в заключении.Сборник снабжен подробным биографическим комментарием.Составитель и автор послесловия Ю. М. Кублановский.Посев1986.
В сборник произведений современного румынского писателя Иоана Григореску (р. 1930) вошли рассказы об антифашистском движении Сопротивления в Румынии и о сегодняшних трудовых буднях.
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.