— Цветники у меня каковы! — заметил старик Гарушин, останавливаясь на ступенях террасы. — Какая игра цветов, переходы, переливы, контрасты? Садовник у меня художник, поэт… К цветам ты как? Равнодушен? — быстро спросил он опять, пытливо вглядываясь в лицо сына.
— Я люблю всё красивое, — сказал сын.
— Совсем не то! — горячо перебил его отец. — Я люблю цветок и не только в общей картине, а каждый в отдельности. Люблю следить за его ростом; люблю его жизнь, его душу, если можно так выразиться. Страсть к цветам у меня преобладающая страсть.
— Какие же цветы у нас! — пренебрежительно заметил Александр Петрович. — Всё бледно, хило…
— Как? Что? — воскликнул Пётр Иванович. — Ну, пойдём, я тебе покажу…
— Нет, не сейчас! Ходить по солнцу я не привык. Надеюсь, мы сядем для твоих переговоров?
— Можно и сесть, — сказал отец. — Вот здесь… Разве не та же Италия? — умилённо добавил он.
— Н-ну! — несколько брезгливо отозвался сын.
— Нет? А мне нравится! Я думаю, что жить можно. Можно жить! — горячо и с ударением говорил старик, оглядывая широкий фасад своего дома, далеко раскинувшийся цветник налево и тенистые аллеи парка направо и по отлогому спуску к реке.
— Меня накормили чем-то несвежим на станции, — с болезненной гримасой сказал Александр.
— Что же тебе? Принять чего-нибудь? Выпить?
— Нет позже… Удивительно плохо у нас кормят!
— Сколько тебе лет? — неожиданно спросил Пётр Иванович.
— К чему тебе? Двадцать семь.
— А в каких ты чинах? Я забыл.
— К чему тебе? — повторил молодой человек.
— А к тому!
Пётр Иваныч нагнулся и заговорил почти шёпотом.
— Хочешь… Через пять лет… ручаюсь… через пять лет ты здесь предводитель, первое, самое видное лицо и у губернатора свой человек?
Он шумно перевёл дыхание и замер, не отрывая глаз от лица сына.
Александр Петрович чуть-чуть улыбнулся.
— Однако, как это тебя!.. — начал он и вдруг остановился, и видно было по его лицу, как мысль его лениво работала над непредвиденным вопросом.
— Как же это? — спросил он, наконец. — Тебя здесь не особенно любят и… ценят. А меня по тебе. Как же?
Глаза Петра Ивановича опять вспыхнули.
— Тебя по мне? Так что без меня, думаешь, было бы проще? Я поперёк дороги встал? Что ж! Возвращайся в Петербург; там меня никто не знает… Годам к сорока до начальника отделения, быть может, доберёшься. Я не помешаю.
Он вытянулся в кресле и замолчал.
— Если ты будешь обижаться, то и говорить нельзя, — вяло заметил Александр.
Пётр Иванович не шевелился. Он следил за тем, как сын достал из кармана маленький прибор и стал медленно и спокойно подпиливать свои длинные ногти. Раздражение его росло, ясности и умиленности настроения как не бывало.
— Конечно, я здесь не сила, — наконец, сдержанно заговорил он, встал и начал ходить взад и вперёд по усыпанной песком площадке. — Где же быть силе у сына мелкопоместного дворянчика Гарушина? Мелкой сошки… ничтожества… Твоего деда, моего отца князь Баратынцев дальше передней своей не пускал… Про него и теперь ещё всяких россказней не оберёшься: пьяница, шут, мелкий мошенник… Не тем будь, покойник, помянут! Тот же князь Баратынцев мне, студенту, руки никогда не подавал, а один раз, на собрании, куда я попал из любопытства, взял меня этак вот за ворот, легонько толкнул к дверям и приказал попросту сбегать к нему на дом и сказать кучеру, чтобы через четверть часа подавал лошадей.
— А ты что же? — спросил Александр.
— Сбегал и сказал! — чуть не выкрикнул Пётр Иванович. — Но я уже тогда чувствовал… мне только надо было… выждать.
Он сделал жест, как бы угрожая кому-то, и потом вдруг повернулся к сыну.
— Хочешь быть предводителем? — тихо спросил он.
— Но это бредни! — ответил сын. — Твоя мания величия не знает меры.
Пётр Иванович усмехнулся.
— Да? Ты думаешь?
— Но ведь князь всю жизнь был предводителем и умрёт им.
— А если я его смещу? — тихо спросил Пётр Иванович, и в его изогнутой позе, в блестящих глазах Александру почудилась близость безумия.
— Это ты-то? — с оттенком презрения вырвалось у него.
— А! И ты тоже говоришь: ты-то? Да, я! Я! Я! Сын шута и скомороха! Я смещу князя Баратынцева и посажу предводителем тебя, моего сына. Я!..
Он смеялся и колотил рукой в грудь.
— Не кричи, — попросил Александр. — Говори просто и толком: какие у тебя данные?
Гарушин притих, но продолжал смеяться.
— Всё это просто и понятно даже для ребёнка: ненаглядный сыночек, князь Андрей, приехал из полка в отпуск и привёз гостинец — долги! Уплатить — состояние князя не выдержит; не уплатить — князенка выгонят из полка с позором!
— И ты заплатишь долг?
— Старый князь был у меня вот здесь. Просил, умолял…
— Заплатишь? — повторил свой вопрос Александр.
— Да! — сказал Пётр Иванович и сел.
Александр спрятал в карман свой несессер и нахмурил лоб.
— Конечно, ты всё обдумал и в проигрыше не будешь ни в каком случае?
— В проигрыше не буду, — подтвердил отец.
— Но для предводительства нужны большие средства, — немного погодя сказал Александр.
— Разве их нет?
