Наследники Ассарта - [15]

– Это славно. Ты там все копаешься в бумажках…

Хен Гот лишь пожал плечами, да и что тут можно было возразить. В этом ведь и заключалась главная его работа.

– Может, в этом и есть смысл, – признал Миграт. – Ты ведь многое знаешь о других мирах? Ну, об их прошлых делах, о традициях и всем прочем, верно?

Историк почувствовал себя уверенным, каким давно уже не ощущал:

– Это моя профессия.

– Тогда скажи: ты ведь привез на Ассарт, кроме прочего, чужие традиции. А пригодные среди них есть?

– Н-ну… Что значит – пригодные?

– Например, такие: у нас на Ассарте никогда еще народ не свергал Властелинов. Не отправлял, так сказать, в отставку. И потому нет такой традиции. А у других миров?

Хен Гот ответил уклончиво:

– Наверное, есть… Не помню. Конечно, если поискать…

– Вот и поищи, – сказал Миграт повелительно. – И вспомни как следует. Наверняка хоть где-то такие примеры есть. Вот они мне и нужны. Со всеми обоснованиями.

– А… зачем? – не смог удержаться от вопроса историк.

– Затем! – ответил Миграт кратко. Встал, потянулся.

– Устал. Пойду спать…

Вот, значит, как. Многое стало понятным для Хен Гота после этого краткого разговора. И побудило действовать.

Составив свою, достаточно логичную картину происходящих событий и расстановки сил, Хен Гот понял: если он не хочет стать предателем и содействовать Миграту в осуществлении его замыслов, остается только одно: бежать, пока претендент его ни в чем не заподозрил. Собраться самому ему было недолго; но он хотел не только совершить побег, но и забрать с собой самое дорогое: Лезу и архивные документы. Оказавшись на Ассарте и доставив Изару и то и другое, он смело мог рассчитывать на самое высокое вознаграждение; он имел в виду, конечно же, не деньги.

С бумагами было проще: беспрепятственно работая с ними, он сумел отобрать все то, что представляло в этой обстановке подлинную ценность, – по тому, что ими при случае мог бы воспользоваться Изар, а еще более по той причине, что ими больше не смог бы воспользоваться Миграт. Бумаги эти, бережно им уложенные и упакованные, легко умещались в небольшом чемоданчике. Куда сложнее оказалось с женщиной. Он опасался в разговоре с нею называть вещи своими именами; а все попытки возбудить в ней какие-то подозрения или сомнения в целях и замыслах Миграта пресекались Лезой в самом начале: походило на то, что Магистpу каким-то образом удалось очаровать неопытную женщину, и она теперь доверяла ему безгранично – хотя никакой любовной подоплеки этого вроде бы не существовало; да, женщина была полностью на стороне Миграта, что же касается того, что произошло между нею и Хен Готом той ночью в архивной комнатке, – историк продолжал уверять себя в том, что Леза то ли на самом деле не помнила об этом, то ли усилием воли приказала себе забыть навсегда – а может быть, вообще не придавала случаю никакого значения; женская психика оставалась для историка тайной за семью печатями, опыта в любовных делах у него не было совершенно никакого, даже теоретического, поскольку события, происходившие в этой области в истории, как правило, не документировались и найти их в архивных описях было просто невозможно. Сам же он с ранней молодости почему-то опасался похождений, в которых могли оказаться замешанными женщины.

И тем не менее он не мог и не желал просто так взять и отказаться от своей мечты о ней, от своей любви. Он вовсе не замечал – или, следуя ее примеру, запретил себе замечать, что разрешение от бремени, хотя и происшедшее вполне благополучно, не пошло Лезе не пользу: она, казалось, совсем перестала следить за своей внешностью, все силы и внимание отдавая ребенку; одевалась кое-как и по сравнению с той, какой была на Ассарте, утратила большую часть привлекательности, которая, как известно, у женщин зависит не только и не столько от природных данных, сколько от ухода за собой. Но историк не видел этого; что удивительного: он смотрел на нее глазами влюбленного. Интересно, однако, что и Миграт как бы не видел изменений в ней – или не придавал им никакого значения.

Так или иначе, историк хотел, чтобы Леза была с ним. И не сразу, но все же решился на крайние, по его представлениям, меры.

2

Хен Гот дождался случая, когда Миграт в очередной раз предупредил, что вернется только завтра; такое повторялось достаточно часто, и остающиеся дома уже привыкли к тому, что возвращается он живым и здоровым и, похоже, в неплохом настроении. Историк подозревал, что Магистр навещал доступных женщин, не осмеливаясь требовать подобных услуг от Лезы; но то были одни подозрения. Вечер без Миграта прошел, как обычно: ребенок, домашние дела, снова ребенок, небогатый ужин, любование спящим ребенком (по мнению Хен Гота, он был обычным младенцем, похожим на любого другого, но он старался не выказывать своего впечатления) и, наконец, отход ко сну и тушение огней. Одним словом, как всегда.

После того как все затихло, Хен Гот выждал еще с полчаса. За это время он дважды принимал решение – не пытаться, и дважды отменял его. Наконец поднялся и, стараясь ступать бесшумно, вошел в ту комнатку, где спали ребенок и Леза. Постоял, прислушиваясь. Она ровно дышала. Он, все еще колеблясь, подошел к постели. Осторожно присел. Кровать скрипнула. Леза не проснулась; она вскакивала только на плач ребенка, высыпалась плохо и посторонние шумы ее не беспокоили. Историк глубоко вздохнул, решился и лег рядом с женщиной, поверх одеяла. Она не пошевелилась. Лежала спиной к нему, на левом боку. Он положил руку ей на грудь. Медленно сжал пальцы. Она не могла не почувствовать этого. И почувствовала. Повернулась на спину. Безумея, Хен Гот рванул одеяло и навалился на женщину. Теперь уже ничто не могло бы остановить его, никакие понятия о приличии, никакая мораль. Леза пыталась сопротивляться; но все-таки он был сильнее. Чувствовал, что она уступает. Сейчас! Ну! Ну же!