Наследники - [44]

— Это… когда тебя так, Миша? — наконец не выдержал Петр, показывая на глубокий шрам, чуть выглядывавший из-под воротника лобановского кителя. — Что-то я не слыхал, чтоб тебя ранило… Когда же все-таки?

Лобанов смутился:

— Давно. В июле сорок первого. Под Жмеринкой. Грищенко и я переглянулись. Потом улыбнулись.

Улыбнулись, надо сказать, самым глупейшим образом — это была единственная возможная реакция в подобной ситуации.

— Так какого же ты черта молчал тогда, в Ташкенте, когда мы…

— Когда вы меня фронтовыми историями угощали? — улыбнулся Михаил.

— Ну да!

— А вы меня не спрашивали.

Нам ничего не оставалось, как наградить маленького капитана увесистыми тумаками.

В тот день у нас был большой праздник.

Бойцы вспоминали…

«Удивительное дело! Здесь, у самой Праги, в День Победы, все мы почему-то вдруг вспомнили Сталинград. А мне подумалось: «А что там, на Волге, будет через двадцать, скажем, лет? Останутся ли какие-нибудь следы сражения?»

9 мая 1945 г.

Косова Гора, Чехословакия»

Битву на Волге называют величайшей. Если можно было бы придумать эпитет более внушительный, более впечатляющий, мы бы, несомненно, употребили его, потому что тут преувеличения не будет. Разве военные историки могут назвать нам другое сражение, в котором на определенных этапах участвовало бы одновременно с обеих сторон свыше двух миллионов человек?! Каким Ватерлоо, каким Каннам сравниться с этим, если вспомнить, что только в боях за «Дом Павлова» гитлеровские войска понесли значительно большие потери, чем при взятии Парижа! Что же касается исторических последствий сражения на Волге, то и они не имеют себе равных. Лишь после того как вышел из подвала универмага пленный Паулюс и двумя днями позже поднял руки последний гитлеровец из его 330-тысячной армии, можно было сказать: «Мир спасен!» — сказать задолго до того, как обагренные кровью миллионов дьявольские руки фюрера потянутся к ампуле с ядом.

Двести дней и двести ночей!..

О них вспоминали бойцы, съехавшиеся к берегам Волги со всех концов огромной нашей земли.

* * *

…Поздней ночью отправляется из столицы экспресс Москва — Волгоград. В последних числах января пассажиры его были необычны: они не были обременены тяжелой ношей, вместо чемоданов все больше портфели да сумки, с какими спортсмены ходят на тренировки. Люди ехали, что называется, налегке.

Куда же?

Об этом нетрудно было догадаться, потому что все время слышалось: Чуйков!.. Еременко!.. Павлов!.. Людников!.. Ветераны входили в вагон не сразу, не вдруг: встретившись тут, на хорошо освещенном перроне, они подолгу трясли руки, всматривались в лица, узнавая и не узнавая друг друга. И немудрено: за двадцать лет, прошедших с тех памятных дней, воины не стали моложе. Сейчас лица их были строги и торжественны.

О каждом из этих людей можно было бы написать повесть, поэму. Впрочем, о многих уже написаны повести и поэмы, но почему-то не веришь этому, до того просты с виду, до того обыкновенны главные герои написанных и ненаписанных книг.

«Остров Людникова» и Людников

Из школьных учебников географии мы знаем, что островом называется часть суши, окруженная со всех сторон водой. Вот только не знаем: как бы в тех учебниках назвали клочок волжской земли, окруженной со всех сторон не водой, а вооруженным до зубов врагом, и поливаемой денно и нощно опять же не водой, а ливнем осколков и пуль? И она была не необитаемой, часть суши, о которой мы говорим, — на ней были люди, тысячи наших солдат во главе с их комдивом, именем которого и наречена была на долгую жизнь в истории та крохотная частица земли — «Остров Людникова».

На протяжении всей битвы «островитяне» полковника Людникова сражались совершенно изолированные, отторгнутые от основных сил ныне уже легендарной 62-й армии с ее легендарным командующим. Для фронтовика нет более тяжкой минуты, чем та, когда он не чувствует локтя, плеча своего товарища. А тут была не минута, а много тысяч таких минут.

И вот мы сидим с ним в одном купе, сидим в окружении незнакомых для меня офицеров, которые называют генерал-полковника Людникова Иваном Ильичом. Вскоре я понял, что иначе и нельзя называть этого добродушного и на редкость общительного человека. Да и сам он, вспоминая о своих боевых побратимах, называет их по имени-отчеству. И поскольку имен этих было названо много и произносились они с такой любовью, то сразу же стало понятно, почему выдержал, почему устоял «Остров Людникова», где, по всем математическим и иным подсчетам, живой человек, казалось бы, устоять не мог.

Дивизия Людникова занимала позиции среди развалин завода «Баррикады», и баррикады эти оказались для врага неодолимыми. Двадцать лет спустя красавец завод, сказочным фениксом вставший из пепла, встречал Ивана Ильича Людникова. Ну а как встречал, догадаться нетрудно.

Сержант Павлов и другие

Его по-прежнему зовут сержант Павлов, хотя он уже давно не в армии и занимается какими-то сугубо гражданскими, хозяйственными делами. Странное чувство испытываешь, когда сидишь рядом с этим не шибко разговорчивым человеком, скажем, перед телевизором в гостинице «Интурист» и слушаешь, как молоденькая девушка-теледиктор бойко и заученно, словно на уроке истории, рассказывает о подвиге бессмертного гарнизона дома сержанта Якова Павлова. Для нее, восемнадцатилетней, все это и впрямь хоть и героическая, но далекая история. Как бы она смутилась, как сорвался бы ее звонкий и уверенный голосок, если б вдруг она увидела, что прямо перед ней сидит и смотрит из сумрака чуть затемненного фойе живой, всамделишный, натуральный Яков Павлов! Она щебечет и не ведает о том, что прямо перед ней сидят также какой-то дедушка с тяжелыми усищами и бабушка, повязанная по-крестьянски ситцевым платком, и что это вовсе не дедушка, а гвардии ефрейтор Василий Сергеевич Глущенко, сподвижник Якова Павлова, а бабушка — это жинка Василия Сергеевича. Они не ждали официального приглашения на празднование, а сами собрались да и приехали в Волгоград, потому что в Глущенко, как и в каждом фронтовике, жило, ныло нетерпеливое желание побывать в тех местах, через которые провела его однажды война.