Наследник Земли кротких - [21]

- Скажите, Иван Афанасьевич, когда вы заучивали наизусть Гаврилиаду, не чувствовали разве, что в тот момент в вашей душе умирает что-то нежное и светлое? Неужели скабрезный хохот слушателей достойная цена за отмирание вашей собственной души? Вижу, что вы меня понимаете.

Врач молчал.

- Я знаю, что для Зинаиды в браке будет необходимо душевное общение, питание друг другом и взаимное проникновение сердец. Вижу, что и вам не хватает близкого друга, которого вы надеетесь обрести в своей жене. Верующая девушка не сможет стать настоящей женой человеку, в душе которого живет насмешка над святыней. Тяжело даже сожительствовать с человеком других вкусом, другой культуры, не так ли? Сожалею, но вынужден вам сказать, что если вы не примите то, что свято для вашей избранницы, вам с Зинаидой действительно лучше разойтись сейчас, чтобы она не страдала всю оставшуюся жизнь. Да ведь и вы, Иван Афанасьевич, тоже будете мучиться, глядя на неё, поскольку вы её любите.

Я всего лишь пересказываю чужой разговор, пересказываю спустя столько лет разговор, переданный мне по памяти. Но невольная слушательница батюшкиной беседы с молодым врачом закончила свой рассказ тем, что когда она, решив, что в соседней комнате уже все ушли, вышла-таки из своей подсобки, то неожиданно увидела молча стоящего у окна Ивана Афанасьевича. Он отнял руки от лица и обернулся на шорох. Глаза у него были влажными. Врач почти минуту смотрел на замершую женщину в белом апостольнике, понимая, что она всё слышала.

- Какие у вас есть люди среди верующих, — тихо сказал он, наконец. — Даже я сам не заглядывал себе в душу настолько глубоко, как сумел он. Со мной никогда так никто не говорил.

После Крещения Господня 25-го года о. Владимир благословил Ивану Афанасьевичу и Зике встречаться дальше. И они больше не краснели и не смущались, встречая друг друга. Я видела однажды, как они, держась за руки, смотрели друг другу в глаза. Это были люди, серьёзно и ответственно принявшие решение, всю жизнь нести тяготы и немощи друг друга, сохраняя любовь.

Тем временем наступила горькая весна 25-го года. На Благовещение отошёл ко Господу патриарх Тихон.

Великое множество людей шли пешком, чтобы проститься с ним. Общественный транспорт был переполнен. Несколько дней по очереди у гроба почившего Первосвятителя пели панихиды лучшие церковные хоры под руководством регентов Чеснокова и Астафьева. Все выглядело торжественно и красиво, как летний закат перед грозой. Настроение у нас было: „закатилось солнце земли русской“. Для русской церкви наступала ночь. Люди тихо передавали друг другу последние слова усопшего патриарха: „ночь будет долгой“.

Сразу после отпевания патриарха Тихона чекисты попытались проиграть пьесу по сценарию 22-го года, чтобы ещё раз расколоть церковь. Канцелярия в Донском монастыре, где работал секретарем отец Владимир Проферансов, была захвачена группой епископов, не желавших подчиняться патриаршему местоблюстителю митрополиту Петру Полянскому. Но на этот раз к этому были готовы. Отец Владимир заранее вынес из канцелярии те документы, которые посчитал важными. Далее вплоть до самого ареста батюшки определенного места для работы секретарём у него не было. Переписывание и оформление церковных документов велось практически тайно.

Я помню, что иногда приходила в неизвестный мне дом по адресу, переданному мне доверенным лицом, в комнате уже стояла пишущая машинка, лежала стопка бумаги и документы, которые нужно было переписать. Какое-то время я работала, потом уходила. И что было с переписанным мной документом, я не знала. Не всегда так было, конечно, и не в 1925 году. Тот год как раз ощущался как последнее затишье перед бурей.

- Таська, ты плотно себя привязала к Марфо-Мариинской обители? — как-то тихо спросил у меня Семён, когда я, убираясь у него в комнате, вытирала пыль с резного комода, изображая добропорядочную супругу. — Обитель доживает последние месяцы.

Я выронила тряпочку из рук и подошла к нему ещё ближе.

- На них поступил донос от какой-то тетки, которую они не взяли в свои ряды, ещё в 22-м году. Дескать, просмотрели вы, товарищи, дворянское гнездо. Тучков тогда ходу доносу не дал. Не стал связываться с председателем Моссовета Каменевым. Но сейчас, — Семён, склонившись ко мне, говорил практически на ухо, — после смерти Ильича товарищ Дзержинский обеспечивает полную поддержку товарищу Сталину. Троцкого уже убрали. Зиновьев с Каменевым на очереди. Против нашего ведомства им не выстоять.

- Значит, Обитель разгонят? — грустно уточнила я. Даже независимо от моей собственной участи было пронзительно жаль самоотверженных женщин в белых апостольниках, до последнего сражающихся за свою общину. Действительно, уже в начале года им не подтвердили устав, они уже не могли пользоваться своей печатью. Но все равно рук сестры Марфо-Мариинки не опустили. Переделали устав так, чтобы остаться в Обители хотя бы как трудовая община. На несколько месяцев из тюрьмы выпустили архимандрита Сергия Серебрянского, духовника Обители, найденного ещё Матушкой Елизаветой Федоровной. Настоящий был старец, как в древних житиях святых описывают. Они старались по-прежнему помогать людям, молились, не сдавались. Но были уже обречены. Торжествующая власть безбожников уже обрекла этих светлых людей на мучения, на ссылки и тюрьмы, как чуждый классовый элемент.