Наследник - [4]

– Скучно! – скажет благоразумный читатель.

Право, кому же интересно читать, как вскапывали по веснам огород, как по осени собирали клубни, как кормила бабушка кур и поросят, как дедушка загружал в вагоны доски, как женились и выходили замуж Насыровы-дети. Для этаких описаний, пожалуй, нужен глубокий талант, а я ведь – дилетант. Нет, нет, не буду описывать: глыб для моего литературного памятника не хватает, а все – камешки: ведь война была последним большим – если не первым и последним! – событием в жизни дедушки и бабушки. Потом по их дорогам жизни покатило все семейное, хлопотное, докучное – мелкое, маленькое, если быть точнее. И все же в их жизни было то, что дали они мне, и что взял я у них в мою дорогу.

***

Два-три случая из самого далекого припоминаются, – в сущности, несерьезные, но приятные мне. Уже не помню, сколько лет мне тогда минуло, но очень маленький я был. Приехали мы из Иркутска, мама, отец и я, картошку копать у дедушки с бабушкой. Я или помогал копать, или же разглядывал в летней избушке кроликов, которых было довольно много, и почти все они беспрерывно ели, ели. В последнем закутке я увидел пятерых маленьких, но уже подросших крольчат. Они сидели друг возле друга, словно согревались или секретничали, и вместе представляли большой нежно-серый пушистый клубок.

– Ах вы, мои миленькие, – пытался поймать я одного из них.

Они врассыпную разбегались от моей руки, забивались в угол и, прижав вздрагивающие уши, сверкали глазенками на меня.

– Эх вы, трусишки.

Вошел в избушку дедушка. Он брал кроликов за уши и опускал в переносную клетку.

– Деда, а ты куда кроликов?

– В суп. А из шкур шапки вам сошью.

– Как – в суп? – опешил я, совсем забыв, ради чего он разводит кроликов.

– Ну, как как… в суп, и все. Ни разу, что ли, не ел крольчатину? Очень нежное мясо.

– Ты их зарежешь?

– Конечно. Иначе как они попадут в суп!

– А… а… а… если без них сварить? Точно, давай без кроликов!

– Гх, как же без кроликов? Что-то ты, деточка, несешь совсем уж не то.

Но что я еще мог сказать ему!

Дедушка закинул веревку на плечо и унес клетку под навес, где у него находилась большая чурка и залепленный пухом стол. Он зашел в дом за ножом и дубинкой, которой усыплял кроликов, ударяя их по носу. Только он скрылся, я вылетел из избушки, в три прыжка оказался под навесом и распахнул дверцу клетки – кролики вздрогнули, косо глянули на меня и пугливо сбились в кучу. К выходу – ни один.

– Кыш, кыш. Убегайте, дурачки.

Недоверчиво косясь на меня, робко выполз один; другие – ни с места.

– Ну же! – тряхнул я клетку.

Из дома послышались кряхтенье и шарканье ног. Я спешно вытаскивал кроликов за уши и кидал на пол. Бросился за перегородку и замер. Заглянул в щелку и с досадой и обидой увидел кроликов, сидевших кучкой возле чурки. Появился дедушка; его брови приподнялись и губы съежились, когда он увидел пустую клетку. Он, быть может, в ту минуту был комичен, но для меня – страшен.

– Тьфу, ядрена вошь! Петька!

Я отпрянул от щелки и прижался спиной к стене дома.

– Что, скажите на милость, за чертенок такой-сякой.

Скидал кроликов в клетку, последнего поставил на чурку. Через несколько минут кролик висел на крюке. Невыносимо запахло свежим мясом.

– Проклятый дед! – С упертым в землю взглядом я направился в огород.

– Петруша. Петр! – окликнул меня дедушка.

Я не обернулся и не остановился.

– Да стой же ты.

Я остановился и нагнул голову так, что подбородок коснулся груди и в позвоночнике вздрогнула боль.

Твердая рука, будто черствая корка хлеба, прошуршала по моей щеке.

– Эх, ты, – сказал дедушка с ласковой укоризной. – Подумай, дурачок ты этакий, как же мне их не резать, ежели только имя мы со старухой и живем. Пенсия – с гулькин нос, у своих детей ничего не берем и не возьмем: видим, им нелегко. Старые мы. Что ж ты хочешь – восьмой уж десяток. Без кролей, милый, нам никак нельзя, хотя и тяжелехонько с имя. Они – наше спасение: и мяско, и шкурки, и денежки кой-какие. Благодаря кроликам мы скопили маленько на черный день, чтобы схоронили нас на наши кровные. Вот так-то оно в жизни, – вобрал воздуха и тут же с шумом выдохнул дедушка.

И после его слов он мне уже не представлялся страшным, а – жалким и бедным стариком. Я открыл, всмотревшись, что его глаза похожи на глаза нашего старого кота Семы, которые напоминали мне мокрые серовато-пепельные камушки – мало в них жизни или совсем нет.

Я без особой цели бродил по огороду и между грядок увидел сидевших на корточках мою двоюродную сестру Таню, равных со мною лет, и ее подружку Дашу; они рассматривали синий цветок. Я приостановился невдалеке.

– Смотри, Даша, какой он миленький, – сказала Таня. – Я его люблю, если хочешь знать.

– Кого? – удивленно подняла бровки Даша.

– Цветок.

– И я, и я тоже люблю, – поспешно сказала Даша.

– Я срывать цветок не буду. Давай поцелуем его.

– Давай! – Даша потянулась губами к цветку.

– Стой, Даша. Сначала я поцелую, потому что я первой нашла.

– Забыла, что я первой подбежала?

– Ну и что же? Важнее, если хочешь знать, кто первым нашел.

– Ладно, – милостиво махнула рукой Даша. – Целуй скорее.

Таня прильнула к цветку вытянутыми губами и задержала их на лепестках секунд на пять. Выдохнула "ах" с таким видом – слегка откинулась назад и приоткрыла рот, – словно ощущала величайшее блаженство. Даша, поцеловав цветок, тоже произнесла "ах". Мне поведение девочек так понравилось, что я отказался преследовать уползавшего в ботву большого блестящего жука и готов был подбежать к ним и поцеловать цветок. Но я считал себя "почти" взрослым и полагал постыдным проявлять детские чувства перед кем бы то ни было.