Наследник - [35]
В следующий миг Нирок почувствовал, что вновь очутился в своем теле, а призрачная маска растаяла в воздухе. Он посмотрел вниз: он по-прежнему стоял на берегу озера, только лапы его слегка тряслись от волнения.
Нирок решил осмотреть себя и трезво оценить свое состояние.
Он снова уставился на свое отражение в черном зеркале озера. На его лицевом диске горела кровавая отметина материнских когтей.
Нирок вздохнул. Несколько мелких темных перышек, окружавших лицевой диск, выпали при линьке. Так, теперь другие потери. Нирок начал медленно поворачиваться кругом, чтобы ничего не упустить.
«Так, опахала больше нет, о нем лучше забыть…как и о бесшумном полете. Теперь я, наверное, летаю громче вороны… Великий Глаукс, а где же левые кроющие хвостовые перья? Неудивительно, что я с трудом приземлился… Слава Глауксу, первичные маховые на месте… Ой, а где же одиннадцатое второстепенное?»
Филипп успел научить его очень многому, в том числе, счету. И еще он показал Нироку несколько букв, просто начертив их на песке когтем.
Филипп умел считать только до девятнадцати, потому что у сипух на каждом крыле по девятнадцать перьев. Первые десять, сидящие на кисти, называются первичными. Перья с одиннадцатого по девятнадцатое считаются вторичными. Все, что начиналось после цифры девятнадцать, Филипп называл высшей математикой.
Он рассказал Нироку, что Ночные Стражи Га'Хуула отлично разбираются в этой науке и не зря считаются самыми умными совами во всем совином мире.
«Итак, все первичные перья у меня целы, — подытожил осмотр Нирок, — так на что же я жалуюсь?»
Первичные перья важнее прочих, именно они позволяют птице лететь вперед.
«И лицевые почти все на месте, я потерял только одно вторичное и несколько кроющих, но это совсем не страшно. Главное, крылья целы. Я остался совой, я могу летать, а остальное — пустяки».
Нирок тут же пообещал себе, что не станет хныкать и не будет твердить «это несправедливо», как делают маленькие птенцы. Он понял одну очень важную вещь. Пусть он еще не до конца оперился, это ничего не значит. За несколько часов с того момента как они с Филиппом бросились в Крушильни, он стал взрослым.
Ему еще не исполнилось шести месяцев от роду, но его детство кончилось. Он больше не был птенцом. Он стал взрослым, и навсегда порвал со своим прошлым, в котором остались отец и мать. С перьями или без, он все равно станет членом благородного совиного братства, что бы ни думали об этом его родители.
Нирок знал, что не сможет хорошо летать, пока у него не отрастут новые перья. Наверное, в этом краю живут какие-то совы, и им может не понравиться вторжение чужака.
Нироку очень хотелось бы поселиться в каком-нибудь уютном дупле, похожем на те, о которых рассказывал Филипп, но, видимо, придется с этим повременить. Лучше пока подыскать себе местечко на земле.
Здесь, на галечном берегу, он легко различит шорох мышей или полевок, а когда придет зима, и зверьки попрячутся в свои норы, можно будет разыскать каких-нибудь насекомых.
На высоком берегу пруда темнело сломанное ураганом высокое дерево. Его с корнями вывернуло из земли так, что внизу образовалось нечто вроде пещеры.
«Надо бы взглянуть, нет ли там подходящего убежища для усталой и искалеченной совы», — подумал Нирок, с трудом заковыляв в ту сторону.
Поваленное дерево
В дереве оказалось сразу несколько удобных для жилья мест. В корнях дерева Нирок отыскал неглубокие ямы, забитые комьями земли и закрытые свисающими корнями. В стволе оказалось несколько дупел и более мелких трещин, причем, все они пустовали.
Нирок опасался только того, что в одной из этих огромных нор могла жить лисица, с ней ему было никак не справиться. Он бы предпочел кого-нибудь поменьше — бурундука, небольшую крысу или и того, и другого вместе, потому что просто умирал от голода.
Но усталость была сильнее голода. Когда первые лучи солнца принялись прорывать ночную тьму, Нирок забрался в дупло, расположенное посередине ствола. Он так устал, что даже не заметил, как уснул на мягкой подушке из мха — того самого мха, о котором столько рассказывал ему Филипп, самого мягкого на свете под названием «кроличьи ушки».
Когда на следующий вечер он проснулся, то увидел, что весь мир стал белым, скрывшись под густым белым покрывалом. Нирок испугался. Он умирал от голода. Снег заглушил все уютные звуки, под которые он заснул накануне. Не было слышно ни скрипа ветвей на ветру, ни шелеста травы, ни шороха крошечных лапок по галечному берегу озера. Как же он будет охотиться в такой тишине? Как расслышит мышиную возню или шуршание полевки?
Нирок осторожно выбрался из дупла и моргнул. Мороз щипал его голое тело, но голод был страшнее холода. Внезапно прямо из-под дерева до него донесся тихий звук. Нирок быстро вернулся в дупло и прислушался. Звук повторился. Звук был очень знакомый, будто кто-то шуршал и копошился под корой. Может быть, тут водятся насекомые? Но разве жуки могут жить в таком холоде?
Нирок немного подумал, и решил, что внутри дерева совсем не холодно. Даже он, потерявший чуть ли не половину своих перьев, спокойно проспал здесь целый день, и нисколько не замерз. Стоило ему подумать об этом, какое то мелкое, незнакомое существо проползло над самым его клювом. Нирок, не задумываясь клюнул.
