Наследник императора - [9]

— А, ну тогда тебе точно к Лонгину, — заключил Тиресий.

— Тебе, старик, вроде как нравилось в Дробете, — напомнил Оклаций. — Этот грандиозный мост…

— Мост уже построен, — сухо заметил Приск. — К тому же это была дерьмовая работа.

— А у Лонгина? — не унимался Тиресий.

— Мне нравится, — отрезал Приск.

— Ну что ж, если ты так решил — тогда за успех Лонгина! — поднял кубок Тиресий. — А по мне — так лучше всего попасть в страну Обжорию, да там поселиться.

— Обжория… хе-хе… — тут же подал голос вернувшийся раб, любое упоминание о еде не оставляло его равнодушным.

— Может быть, тебе больше подойдет страна Выпивания, Тиресий? — предположил центурион, несколько обиженный холодным отзывом о его планах.

— О да, в Выпивании, надо полагать, тоже жить недурно, — миролюбиво отозвался Тиресий. — Да только опасаюсь, для нас эти благословенные времена наступят не скоро, и ждет нас отнюдь не Выпивания, а как минимум Односисия, — Тиресий обозначил рукою выпуклость на одной стороне груди, — но, увы, не сулящая утех нашим природным мечам, а только забавы мечам железным.[27]

— Отличная оленинка, — заметил Приск. — Как охота нынче?

— Охотничьи угодья далековато. Ну ничего — нам три дня выпало от души порезвиться.

— Так щедр был военный трибун?

— Просто мы умны. А уж Оклаций хитер как ворон. Догадайся, что он учудил!

Приск пожал плечами.

— Начало истории печальное. — Тиресий изобразил трагическую мину. — Был у нашего Оклация щенок, да вот незадача — подавился костью, проткнул себе что-то внутри да издох. А вот дальше… — Тиресий сделал значительную паузу. — Наш Оклаций, хитроумный как Улисс, придумал вот что: шкуру со щенка снял да покрасил, потом аккуратно постриг хвост, так что вроде как кисточка получилась, да показал трибуну и заявил, что добыл на охоте львенка.

— И трибун поверил? — недоверчиво хмыкнул Приск.

— Ха! Еще как! Аж глаза загорелись. Не заметил — что шкура-то с двух сторон крашеная, будто львы и изнутри желтые. Не утерпел, тут же потребовал вести себя на место, где якобы львы водятся. Мы и повели — накануне мы там следов этих самых львиных наделали, пока ездили на разведку. Требоний даже в седле подпрыгнул, как увидел следы, — решил Адриана за пояс заткнуть — тот, говорят, льва на охоте убил самолично, а Требоний наш мечтал Адриана переплюнуть.

— Львы тут не водятся.

— Это ты знаешь. А Требоний по окрестностям три дня гонялся. А мы тоже гонялись — правда, в стороне. Подстрелили парочку оленей.

— Не зря тебя, Оклаций, сделали бенефициарием, — заметил Приск.

— У меня еще пара задумок в запасе, — скромно потупился жулик.

В этот момент дверь распахнулась, и на дружескую пирушку пожаловал Фламма.

— Сюда, стилоносец! — весело воскликнул Оклаций, пододвигаясь и освобождая для товарища место.

— С тобой не сяду! — заявил Фламма, ставя на стол кувшин вина (тем самым внося свою лепту в дружескую пирушку). — Только с Приском.

— Как скажешь, — хмыкнул Оклаций. — Приск у нас красавчик!

— Убью! — рыкнул Фламма. Правда, в рычании его прорывались визгливые нотки.

Центурион подвинулся:

— Садись, старый друг. Садись и насыщайся. А тем временем рассказывай, из-за чего у вас тут Пуническая война. Кто тот Катон,[28] что требует разрушения Карфагена?

— Не Катон, а Клавдий,[29] — буркнул Фламма с набитым ртом и больше ничего добавить не смог: восхитительная оленина отбила желание болтать.

— Дозволь мне рассказать, как стороне незаинтересованной, — предложил Тиресий. — Для речи прошу поставить клепсидру, пусть вода отмеряет время и пресекает мое многоречие.

— Тиресий, оставь свои азиатские выкрутасы,[30] — попросил Приск.

— Ну хорошо, буду лаконичен. Всему причина в самом деле Клавдий. Наш друг Фламма, с некоторых пор также друг всех здешних писцов, в своей неистребимой страсти рассказывать всем подряд разные исторические басни, поведал историю о забавах Калигулы, причем о забавах, на фоне прочих причуд этого императора, вполне безобидных. Дядюшка Калигулы Клавдий любил вздремнуть после сытной трапезы прямо на обеденном ложе. Как только Клавдий засыпал, услужливые сотрапезники Калигулы надевали на руки Клавдию башмаки да завязывали ремешки, а потом внезапно будили. Со сна Клавдий тут же начинал тереть себе лицо, а прочие обедавшие при виде этого покатывались с хохоту. История эта так понравилась Оклацию, что он в ту же ночь нацепил спящему Фламме на руки калиги, а в третью ночную стражу проорал над самым ухом: «Тревога!» Фламма вскочил, в темноте ничего не видя, принялся тереть глаза и расцарапал себе всю физиономию гвоздями подошв. Хорошо хоть глаза не повредил.

— Шутка грубая, — заметил Приск, — и между друзьями неуместная.

И хотя говорил он строго, внутренне хохотал, представляя, как растрепанный Фламма вскакивает посередь ночи с постели и трет руками, обутыми в калиги, физиономию.

— Вот и я то же ему сказал, — буркнул Фламма.

— Одно непонятно, — продолжал Приск все тем же ровным, лишенным всяких интонаций голосом. — Как можно надеть на руки человеку калиги, чтобы тот не проснулся?

— Наш Оклаций может не только калиги, но и котурны[31] надеть, а спящий и не дернется, — отрекомендовал товарища Тиресий.