Наследник - [28]

Вошла Глаша. Она несла стакан с компотом.

Поставила на столик. В другой руке у нее был длинный конверт.

– Это от дяди, – сказала она. – Здесь письмо и деньги на дорогу.

Наклонившись, она протянула конверт Андрею, и тот увидел в глубоком вырезе платья темную впадину между ее полных грудей. Он перехватил руку и потянул Глашу к себе. Глаша молча вырвалась, положила письмо на столик, но потом сама протянула руку, дотронулась до его щеки. Она присела на край кровати и сказала:

– Ну зачем же так, Андрю-уша, я же готовила, по хозяйству…

Андрей провел пальцами по обнаженной руке до плеча, и Глаша потянулась, будто ей было щекотно.

Андрей крепко схватил ее плечо, и Глаша послушно наклонилась к нему и позволила поцеловать себя в губы. Правда, губы ее были сухие, неподатливые, и Глаша резко отдернула голову, так что окончание поцелуя пришлось в щеку.

– Ну зачем же, зачем же, – сказала она. Андрей приподнялся, все сильнее привлекая ее к себе, волосы Глаши разметались и закрывали свет, от них уютно пахло то ли ванилью, то ли сдобным тестом.

Глаша, сопротивляясь, старалась не оказаться на кровати, но притом усилия ее были половинчатыми, как будто понарошку, как будто она боролась с Андреем так, чтобы не победить.

Андрей вновь отыскал ее губы, почувствовал, как они раскрываются навстречу его усилиям, и поцелуй получился мягким, влажным, горячим… Голова шла кругом, и мир перестал существовать… Рука Андрея нашла полную мягкую грудь Глаши. Глаша вздохнула, как будто всхлипнула, и тут рванулась так неожиданно, что Андрей отпустил ее.

– Сейчас, – сказала она, – ты подожди, миленький, сейчас…

Она кинулась к окну и быстро, рывками потянула штору. В комнате сразу стало темнее.

– А то с улицы могут увидеть, – прошептала она, возвращаясь к Андрею, и, повернувшись спиной к нему, сказала: – Ты расстегни сзади, а то пуговки тугие.

Он расстегивал маленькие круглые пуговицы, и с каждой ткань платья расходилась, чуть-чуть более обнажая спину.

– Ну что же ты… ну что же? Ну зачем? – шептала почему-то Глаша, как будто он мог что-то объяснить…

Приподнявшись, она мгновенно, одним движением сняла платье и тут же оказалась рядом с Андреем, обнимая его, прижимая к себе, лаская сильными пальцами его щеки, шею, плечи. И Андрей старался раздеть ее дальше, и это не требовало трудов, потому что Глаша была одета по-домашнему, без корсета и лифа.

А вот что было дальше, как дальше происходило? Этого Андрей не смог бы сказать, потому что он утонул в Глаше, он пропал в горячей сладости, от которой хотелось кричать, и Глаша все время почему-то уговаривала его, будто жалела, и он все слышал:

«Андрю-у-уша, Андрю-уша… Ох, беда моя, Андрю-уша… сладкий ты мой…»

Он хотел бы растерзать ее за то, что она не дает ему взорваться от сладости и желания, и он тоже что-то говорил, даже крикнул… И потом они лежали рядом, совсем мокрые от пота, жутко усталые, и Андрей был полон благодарности к Глаше, Глашеньке, его первой женщине. Хоть и было жарко, Андрей никак не мог оторваться от Глаши, он гладил ее плечи и очень хотел поцеловать ее розовый пухлый сосок, но теперь, когда все кончилось, было неловко это сделать. А Глаша медленно-медленно гладила его по голове. Она молчала.

Потом вздохнула коротко, вздох оборвался, и Андрей понял, что Глаша плачет.

– Ты что? – спросил он. – Ты зачем?

– Ой нехорошо, – сказала она. – Как нехорошо…

– Ну почему! Ты же говорила, что любишь меня.

– Ты же еще мальчик. А я старая…

– Это я сам, я сам просил. Ты не виновата.

– Глупый. Любви не просят. Ее дают и берут.

Глаша смотрела вверх. У нее был красивый четкий профиль – выпуклый круглый лоб, небольшой точеный нос, красиво очерченные полные губы и упрямый, выступающий вперед подбородок. Андрей никогда еще не разглядывал ее так. Он приподнялся на локте.

– Я люблю тебя, – сказал он, глубоко благодарный этой красивой, взрослой, чистой женщине, которая открылась ему, впустила его в себя и теперь лежала рядом, покорная и грустная.

– Это тебе кажется, Андрюша, – чуть улыбнулась Глаша. – Это скоро пройдет. Ты опомнишься и будешь ненавидеть меня.

– Никогда!

Он поцеловал ее в теплый висок. И прошептал:

– Ты моя первая женщина.

– Уж догадалась, – сказала Глаша, – жалко.

– Почему?

– Тебе бы первый раз быть с такой же, как ты, – молодой, красивой.

– Ты самая красивая.

– Никогда я не была красивой, ни сейчас, ни сто лет назад.

– А сколько тебе?

– Я вдвое тебя старше, ты знаешь. А может быть, в десять раз.

– Но я же не хотел, чтобы с другими, – я хотел с тобой…

– Зачем лжешь, мой мальчик? – Она повернула к нему голову, и глаза ее были большие, светлые и влажные. – Просто пришло твое время, а я оказалась рядом. Два дня назад ты об этом и не думал.

Андрей не ответил, потому что Глаша была права. И даже более чем права. Не два дня – три часа назад он не думал, что так будет. Он любовался Лидочкой, никак не полагая, что и ее можно так же обнимать, как Глашу. Любовался, но не желал.

А Глаша заговорила вновь, словно читала текст:

– Я думаю, что ты увидел здесь другую девушку, молодую, нежную, но то чувство, которое ты испытываешь к ней, в тебе еще не связано с любовью плотской. Ты разделил как бы любовь надвое. То, что тебе и помыслить трудно с ней, ты испытал ко мне.