Наследник Агасфера - [6]

— Не падай духом. Я говорила о тебе с Тутанхамоном.

— С кем ты обо мне говорила?— не понял Свист.

— С Владленовичем, так мы между собой зовем завотделением, потому что он важный и неприступный, как египетский фараон, — улыбнулась медсестра. — Тебя завтра переведут в инсулиновую палату. Будешь помогать мне больных из комы выводить.

Лечение душевнобольных инсулином было, по мнению Свиста, по меньшей мере, своеобразным. Больного привязывали к койке и делали инъекцию инсулина, который выводил из организма сахар. Начиналось сахарное голодание. С каждым днем доза увеличивалась. На каком-то этапе сознание не выдерживало, наступал инсулиновый шок, и больной находился в бреду около получаса. Подразумевалось, что шоковая встряска поможет вернуть больному утраченный разум. Когда больному делали внутривенный укол глюкозы, он приходил в себя и чувствовал неутолимый голод. Больных, проходящих инсулиновую терапию, хорошо кормили, и они быстро набирали вес.

В обязанности Свиста входило поить их сахарным сиропом и кормить манной кашей с киселем. На одной из коек он увидел своего старого знакомого. Кортес уже больше недели лежал в инсулиновой палате. От манки и киселя он поправился и выглядел свежим и бодрым.

— Рад тебя видеть, амиго, — весело сказал он, обращаясь к Свисту, — когда будешь насыпать мне кашу, не коси черпак.

— Добро, земляк, — пообещал Свист, — ты у меня будешь получать двойную пайку — Полина, услышав их диалог, улыбнулась:

— Ну и прожора этот дедуган, ест за троих. — И уже потише добавила: — Он, наверное, еще и бабник. Все в бреду какую-то рыжую вспоминает.

На следующий день Свист, невольно прислушиваясь к невнятному бормотанию Кортеса, находящегося в коме, уловил часто повторяющееся слово. В череде бессвязных фраз чаще всего мелькало прилагательное «рыжая». Но прислушавшись, Свист понял, что это было не прилагательное, а существительное, и не «рыжая», а «рыжье», что на жаргоне означало золото. Периодически повторялись слова «монастырь» и «часовня».

— Он бредит не рыжей, а рыжьем. Так блатные называют золото, — пояснил он Полине.

«Может, он был монахом и упер монастырскую казну, а теперь его мучает совесть?— подумал Свист, — но, скорее всего, это просто бред сумасшедшего».

При слове «золото» Полина надолго задумалась и пристальнее, чем обычно, смотрела на приходящего в сознание Кортеса. Свист положил ему полную миску каши и залил сладким киселем.

— Ты раньше, наверное, на золотых приисках работал, — сказал он Кортесу. Все бредишь о «рыжье».

Реакция Кортеса была неожиданной. Он поперхнулся манкой, разлил на одеяло кисель и долго и натужно кашлял. Свист слегка похлопал его по спине.

— Ешь не спеша, земляк. Твое от тебя никуда не уйдет. Все получишь сполна.

Кортес окинул Свиста недобрым взглядом и ничего не ответил. Он не спеша взял с тумбочки горбушку белого хлеба и, разломив ее напополам, стал медленно пережевывать, запивая киселем.

«А старикан не простыми нитками шитый, надо к нему присмотреться повнимательнее», — Свист обратил внимание, как Кортес ломал пайку. Он держал ее точно над серединой миски, чтобы ни одна крошка хлеба не упала мимо. Так поступают те, кто много времени провел в «крытой», БУРе и изоляторе на пониженной норме питания.

На Пасху у Свиста был двойной праздник. С разрешения заведующего отделением он получил право свободно выходить из от деления. В тот же день он обошел всю территорию больницы. Сразу же за забором начинался старый фруктовый сад, который все почему-то называли «господским». К саду примыкал поселок, где жили санитары и медицинские сестры. В центре белела недавно построенная пятиэтажка. Как-то в разговоре он узнал от Полины, что до революции селение принадлежало помещику, а на территории больницы был монастырь. В тридцатые годы монахов разогнали, настоятеля сослали в Сибирь, а монастырь отдали под психбольницу.

Свист всю неделю просидел на лавочке перед отделением и помогал верующим, которые приносили безродным больным паски и крашеные яйца. Из инсулиновой палаты он ушел. Хотелось побольше бывать на свежем воздухе. Полина была не против. Теперь они могли встречаться у нее дома. Она жила в маленьком домике на краю Стрелкового. По выходным Свист был у нее желанным гостем. Полина не скрывала своего отношения к Свисту, и поэтому санитары, сестры и старший фельдшер относились к нему, как к будущему односельчанину. У Свиста со всеми ладились отношения. Единственным, кто не переносил его даже на дух, был Горбун. Он не отвечал на приветствия, проходя мимо, отворачивался и шумно сопел. Свист был в недоумении. Казалось, он нигде не перешел буфетчику дорогу. Ясность внес санитар по прозвищу Цап.

— Ты, того, — как-то предостерег он Свиста, — обходи Горбыля. Как бы чего не вышло.

— О чем ты? — поинтересовался принудчик.

— По копаному ходишь, — улыбнулся санитар. — До твоего приезда Кеша чайник носил и за Полиной увивался, как плющ. А бабы это любят.

Свист представил Карлика, семенящего с чайником в руках вслед за Полиной, со всеми вытекающими из этого последствиями, и недоверчиво улыбнулся.