Наследница Вещего Олега - [11]

Домочадцев у Торлейва осталось не так много, чтобы в них трудно было разобраться, и очень быстро Хельги понял: эта молодая женщина – жена его двоюродного брата Асмунда, который уже давно не показывается в родных краях. Иная уже нашла бы, как утешиться, но Пестрянка не подавала ни малейшего повода в ней усомниться. Даже на Купалии со времени отъезда мужа она выходила с его родителями, смотрела за детьми и отправлялась домой, когда наставала пора класть их спать. На ней лежала половина обширного варягинского хозяйства, и она так хорошо справлялась, будто родилась воеводшей. И все же Хельги видел, что ее гнетет тоска. Ну не дурак ли его незнакомый брат Асмунд?

* * *

К обиталищу Буры-бабы дорога была неблизкая. Уже давным-давно перевалило за полдень, а двое путников все пробирались через болотистую местность, где Пестрянка находила дорогу по тайным приметам. Эту тропу ей когда-то показала Кресава – на случай, что сама не сможет отлучиться из дома, где кроме них почти не осталось взрослых. Сменяли одна другую болотины, где между кочками блестела вода, поросшие вереском сосновые поляны, ельники. На более высоких открытых местах в траве краснели листья земляники и горели искрами созревшие ягоды; от дождей они стали водянистыми, несладкими и почти расползались в пальцах, тем не менее Хельги накидывался на них с радостной жадностью, будто мальчишка. Пестрянка смеялась, глядя, как он стоит на коленях, кидая ягоды в рот одну за другой, и поневоле завидовала: как же немного иной раз человеку надо! И когда Хельги протянул горсть помятых ягод ей, она взяла их с таким чувством, будто он делится с ней счастьем.

Два раза присаживались отдохнуть, съели напополам горбушку хлеба с куском сала, что Пестрянка взяла из дома себе на дорогу. Два раза принимался дождь, и один раз такой сильный, что пришлось забиться под еловые лапы и переждать. Чтобы не скучать, Хельги рассказывал разные повести о Хейдабьюре и своих товарищах – этого добра у него был бесконечный запас.

– Миннир мик…[6] – начинал он по привычке, но потом начинал подбирать славянские слова.

Кое-что из этого Пестрянка уже слышала, но поскольку она тоже не всегда его понимала, то не возражала послушать еще.

Да и лучше пусть он говорит. Стоило ему замолчать, как его мысли начинали просто бить в уши – мысли о том самом, о чем Пестрянка не желала знать. Стоило им замолчать хоть на миг, как она невольно начинала ждать, что вот сейчас рука Хельги сдвинется с места, поднимется и обовьется вокруг ее стана. От этого ожидания теснило в груди. И что ей тогда делать?

Наконец они вышли на берег ручья. В этом месте у Пестрянки всегда замирало сердце: здесь пролегала известная ей грань того света, и ручей служил ее зримым обозначением. На том берегу темнел ельник. Подлеска почти не было, бурые стволы стояли на ровной земле, усыпанной рыжей хвоей, лишь кое-где торчали пышные хвосты перун-травы. Если приглядеться, вдали за деревьями серело плохо различимое нечто, похожее на бревенчатый тын.

– Давай короб. – Пестрянка остановилась. – Дальше не пойдем, здесь оставим.

Хельги поставил поклажу наземь, и она стала вынимать мешки, туеса и хлебы.

– А где хэксен?

– Там ее двор, отсюда не видно. – Пестрянка кивнула за ручей и понизила голос: – Ближе подходить нельзя, если особого дела нет. Там – Навь. Страна мертвых. У нее вокруг тына на кольях все лбы коровьи и лошадиные. Я сама не видела, мне Ута рассказывала. Постучи по дереву.

Она кивнула на палку, валявшуюся на земле, и показала на поваленное бревно, знаками изобразив, будто бьет одним об другое. Хельги сделал, как она велела: по лесу разнесся глухой стук.

– Она услышит и придет забрать припас. Пойдем.

Хельги медлил, вглядываясь в ельник и явно надеясь повидать загадочную ведьму. Пестрянка взяла его за рукав и потянула:

– Нечего тебе на нее смотреть. Через нее Навь глядит. Зазеваешься – утащит.

Сегодня Пестрянке особенно хотелось уйти отсюда поскорее. Ей вдруг пришло в голову, что если нынешняя Бура-баба умрет, то взамен в избушку с черепами вполне могут отправить ее. Она, конечно, не самая старая в волости и волхованием не занимается, но положение ее как раз подходящее. Ни девка, ни жена, ни вдова – сидит уже три года на меже, ни туда ни сюда.

– А ведь ты правду сказал! – Отойдя шагов на двадцать от ручья, она вдруг обернулась к удивленному Хельги. – Три года! И в сказаниях жена три года ждет, потом опять замуж идет! Пойду на Купалии и другого мужа себе найду!

– А как сделать, чтобы ты нашла меня? – Хельги улыбнулся и посмотрел на нее с ожиданием.

– Никак! – отрезала Пестрянка. – Ты – той же породы, варяжской! Никто из вас не умирает, где родился. Всякого за море будто кто за ворот волочет! Стрый их старший, Хельги тоже, и в Киев уехал, и до Царьграда добрался, теперь всех их туда тянет! Аська уехал, обе сестры его уехали – уж им бы, казалось, куда? А нет, тоже в Киев надо! Придет срок – и ты уедешь! А я опять сиди? Нет, больше я уж такой дурой не буду!

– Фастрид, я…

– Можешь мне клятву дать, что не уедешь отсюда? – Пестрянка приставила палец к его груди под влажной рубахой, точно клинок.