Наследница трех клинков - [20]

После чего он обратился к Эрике по-немецки:

— Не скучай без меня, обезьянка! Приеду — сахарного петушка привезу!

— Не скучай, — повторила Эрика.

И ей даже сделалось немного жаль, что скоро она покинет этого человека. Нужно было только вызнать, в какой стороне Санкт-Петербург и далеко ли, а там уж всякий укажет казармы Измайловского полка.

Глава 5 Царскосельская идиллия

Дорога к Царскому Селу была шумной и оживленной.

Везли нужный для строительства лес, камень, кирпичи, туда же направлялись возы со скарбом новоселов. В этой веренице телег и повозок затерялась одна, довольно легко нагруженная. Впереди рядом с кучером сидел человек в армяке и нахлобученной на самые брови круглой русской шапке. Он тихонько напевал — но если бы кто грамотный услышал эту песню, то крепко бы зачесал в затылке.

— Лицо свое скрывает день, поля покрыла мрачна ночь, — меланхолически пел человек в армяке. — Взошла на горы черна тень, лучи от нас склонились прочь. Открылась бездна звезд полна, звездам числа нет, бездне дна…

Мелодия была самая что ни на есть похоронная. Она по-своему соответствовала словам — ведь не станешь же исполнять под трепака ломоносовское «Вечернее размышление о Божием величестве при случае великого северного сияния». Сие творение и впрямь будило мрачную задумчивость. Ведь если вообразить, как покойный Ломоносов, что в непостижимой вышине горят несчетные солнца, обогревая множество миров, и в тех мирах есть свои народы, и в обычный телескоп этого, как ни бейся, не углядеть, — поневоле впадешь в скорбь.

Поблизости от великолепного Царскосельского дворца выросла слобода, где селились художники и каменотесы, кузнецы и резчики по дереву, подрядчики и архитекторы. Слобода строилась вкривь и вкось, народу в ней все прибывало, и все эти люди, занятые своими делами, не имели возможности толком познакомиться с соседями. Если бы кому взбрело на ум надежно спрятать полк эфиопов, то этот полк следовало вести в Царское Село — там бы в общей суете на него и внимания не обратили.

На краю этой слободы, на пока безымянной улочке стоял дом с небольшим садом, приобретенный госпожой Егуновой для дочери. Там она хотела держать свое несчастное дитя, пока не станет ясно, что с девицей делать дальше, способна ли она хоть к какому-то обучению, или лучше всего поместить ее в обитель под присмотр опытных монахинь. Этот дом был убран с виду скромно, однако внутри все свидетельствовало о богатстве и хорошем вкусе хозяйки.

Возле него-то и остановилась телега, а исполнитель ломоносовского творения соскочил наземь и побежал к калитке.

Во дворе он отыскал сторожа, велел отворить ворота и с большим бережением втащить в дом ценный груз, ни в коем случае не разматывая окутавших его рогож. На вопрос, где именно установить груз, поклонник Ломоносова отвечал, чуть заикаясь:

— Сперва — у лестницы, что ведет на чердак. Дальше — поглядим.

Он вошел в дом, на ходу развязывая кушак, и тут же с превеликим облегчением скинул волочащийся по полу армяк. Под простой одеждой оказались темно-зеленый камзол преображенца, такие же штаны, полотняные черные штиблеты, застегнутые на мелкие пуговицы, и черные же башмаки на довольно высоких каблуках. Галстука, правда, на кавалере не было. Шнурок, стягивавший у горла рубашку, был по случаю жары распущен.

— Эй, Черкасский! — закричал преображенец. — Я приехал, выходи!

— Иду! — отозвался голос из каких-то дальних комнат. И появился молодой человек в богатом шлафроке, заспанный, нечесаный и с правой рукой на перевязи.

Лет ему на вид было не более девятнадцати, и всякий, взглянув на круглую физиономию, на длинные светлые кудри, сейчас не убранные в положенную офицеру прическу с косой и буклями, на мягкие и по-детски неопределенные черты лица, на нежную шею и безволосую грудь, видные в вырезе рубахи, сразу сказал бы: балованное чадушко. И по-своему был бы прав — юный князь Темрюков-Черкасский еще не кончил расти, ему совсем недавно шили новый мундир, и портной удивлялся — за полгода прибавился целый вершок. Та же беда была и с обувью.

— Царь небесный, ты сколько же часов сегодня проспал? — удивился преображенец.

— Громов, ты не поверишь — я решил отоспаться за все те ночи, что провел в шалостях и проказах, — отвечал князь. — Да ведь и доктор говорит, что во сне человек выздоравливает. Тришка, накрывай на стол! Что матушка?

— Матушка твоя — святой человек. Она дала еще денег, чтобы подкупить девок и сводню. Что будем делать с ними?

— Отслужим молебен матушке во здравие, — решил князь. — Тут храм Божий уже поставили — вот и обновим.

— Там на десяток молебнов станет.

— Тогда… тогда, может, на девок?..

Оба рассмеялись.

В ту ночь, когда Петруша Черкасский был ранен в руку, а риваль его — в грудь, оба товарища вовсе не были в веселом доме, и случайной ссоры также не возникло — это была дуэль по всем правилам, с вызовом, посланным как полагается, с секундантами. Но противники заранее уговорились, что для света и особенно для государыни это будет случайная стычка двух подвыпивших буянов. Несколько соответствовало вранью лишь то, что дуэль приключилась из-за молодой и легкомысленной фрейлины.