Наследница Магдалины - [17]

Элиз вернулась в покои с флягой горячего вина и, передав ее Алаи, поспешила выйти. Симон не любил посторонних в своих палатах. Здесь он мог сбросить с себя все накопившиеся тяготы, расслабиться подобно снявшему тугой ремень воину. Слуги знали об этом и старались не тревожить его попусту.

Алаи поднесла мужу кубок. Он принял его, ощущая руками тепло напитка, вдыхая ноздрями невероятный, божественный аромат. Слегка пригубив вино, он отставил его в сторону. Зная, что теперь их никто не видит, Симон крепко прижал Алаи к себе и, страстно поцеловав, стал спешно развязывать тесемки на ее рубахе.

Симон был прирожденным воином, решительным, быстрым и скорым на расправу. Жалость была ему несвойственна, неважно, будь то война с неверными в Египте, уничтожение разбойников в пределах своих владений или утоление физических потребностей своего тела после нескольких недель воздержания в Париже. Он был способен на самоотверженность, но смотрел на свое тело лишь как на машину. Порой ее надо было смазывать и давать ей отдыхать, чтобы и впредь она могла эффективно работать.

— Что ты имел в виду, когда сказал ненадолго? — приподнявшись на локотке, над ним склонилась Алаи. В ее широко открытых глазах читалось удивление. Симон снисходительно улыбнулся.

— Будь добра, наполни мне еще раз кубок, — положив под голову руки, он восхищался длиной ее ног, когда она встала с постели, чтобы выполнить его указание. — Меня пригласили возглавить крестовый поход против катаров.

Задрожав, она стала шевелить кочергой горевшие в камине поленья. Алаи стояла сейчас к нему спиной, и он не видел выражение ее лица, но рука жены на мгновение остановилась, а голос дрогнул:

— И кто же тебя пригласил?

— Арно Амальрик, аббат из Сито.

— Разве он не является папским легатом в Лангедоке?!

— С тех самых пор, как Пьер де Кастельно принял удар копья наемного убийцы, — ответил Симон. — Мы с ним прекрасно ладим, ни на миг не забывая о том, что он священник, а я солдат.

Алаи окунула раскалившуюся кочергу в вино и подала дымящийся благоуханный кубок мужу.

— А в чем дело? — в голосе Симона чувствовалась угроза.

— А ни в чем, — отрезала Алаи. — Ты просто меня удивил, вот и все. Разве нет более достойных, чтобы возглавить поход?

— Ты хочешь сказать, среди достойного дворянства? Оставь скользкие слова и двусмысленности дипломатам. — Он испытующе посмотрел на нее, после чего поднес к губам кубок. — Так или иначе, это отнюдь не большая честь, а скорее нож в спину. Наивные бургундцы думают, что их ожидает приятная прогулка во главе многочисленных отрядов с целью похвастаться друг перед дружкой изготовленными для праздничных турниров доспехами. А вот когда дело дойдет до развертывания шатров под проливным дождем, обезлюдевших от эпидемии черной оспы городов, когда их будут заживо сжирать тучи комаров в зловонных болотах, вот тогда все эти славные рыцари подожмут хвост и разбегутся по своим теплым замкам.

— Но я уверена, что и тебя подобная жизнь не прельщает, — промолвила Алаи, накинув на плечи халат с изображением пиренейской рыси.

— Само собой, но я люблю, когда опасность бросает мне вызов. К тому же я вынослив, как бык. — Он вновь приложился к кубку. — Проще говоря, я создан для войны, а они нет. Все они великие господа, которые никак не поделят меж собою власть. — Он повертел кубок в руке. — Армия собирается к середине лета в Лионе. Бургундия дает пятьсот рыцарей, столько же Невер. Отряды Сен-Поля и Булони не менее многочисленны. — Опорожнив кубок, он поставил его на ночной столик. — В начале крестового похода тысячи всегда махают оружием и произносят красивые слова, но мне-то известно, что в их рядах уже через пару месяцев останется не менее десятой части.

— Так что в них совсем нет никакого прока.

— О нет, почему же. Просто они не должны составлять костяк войска. — Зевнув, он взъерошил свои волосы.

— Так ты говоришь, будто бы этот поход затянется надолго.

Он смерил ее взглядом. Хоть она и старалась не выказывать никаких чувств, он явственно ощутил внезапно охватившее ее раздражение.

— Как говорят солдаты, не торопись, а то успеешь, — промолвил он, — а Юг — это роскошный пир, достойный императора, — и, властно положив руку ей на плечо, добавил: — Или по крайней мере достойный господина Монфора Лямори.

Ее кожа отливала шелком, несмотря на то, что она выносила четверых до сих пор здоровых детей и еще двоих, которые умерли в младенчестве. Алаи держала себя в прекрасной форме. Ее грудь и живот, может, слегка и обвисли, но благовонные масла, строгая диета и динамичный образ жизни делали ее чрезвычайно привлекательной и желанной даже в тридцать пять. Он покрутил в пальцах прядь ее роскошных волос, искрящихся золотом в свете ночных свечей. Совершенно неожиданно резко и грубо он притянул ее к себе.

— Симон де Монфор, ты крайне самолюбив, — хрипло прошептала она, и глаза ее загорелись желанием и слезами боли.

Он лишь рассмеялся ей в лицо, после чего жадно поцеловал в губы.

— Но признай, — промолвил он, наконец-таки оторвавшись от нее, — если б я был садовником, то ты не желала бы столь страстно доставить мне удовольствие.